что и у Татищева, только в более сокращенном виде:
«И оттуда послали послов своих, женщину чародейку и двух мужчин с нею, к князьям рязанским, прося у них десятины во всем: и в людях, и в князьях, и в конях, во всем десятое[232]. Князья же рязанские Юрий, Ингворов брат, Олег, Роман Ингворович, и муромские и пронские, не пустили к городу, выехали против них на Воронеж. И сказали им князья: “Когда нас всех не будет, тогда все ваше будет”. И пустили их к Юрию во Владимир, и оттуда пустили в Нузу к татарам в Воронеж. Послали же рязанские князья к Юрию Владимирскому, прося помочь или самому пойти. Юрий же сам не пошел, не послушал князь рязанских просьб, но сам по себе хотел брань сотворить»[233].
Естественно, я не первый, кто обратил внимание на необычность монгольского посольства:
«…с монгольскими послами вообще происходит нечто странное: их убивают по всей Евразии. По неполным данным, их убили в Киеве в 1223 г.[234], в Рязани в 1237 г.[235], в Венгрии и еще какой-то христианской стране в 1241 г., в государстве Дали[236] в 1253 г., в империи хорезмшахов в 1218 г. Их бросали в темницу во Вьетнаме, в Камбуджадеше[237], в мамлюкском Египте. Их искалечил Кертанагара[238] на Яве. А ведь по всей Евразии прекрасно знали: казнить посла есть тягчайшее преступление и оскорбление, законный повод для жестокой, если не тотальной войны. Что же, в таком случае, говорили эти послы? Во-первых, практически во всех случаях они предъявляли совершенно недопустимое по меркам того времени для послов требование того, что мы сейчас назвали бы отказом не только от внешнего, но и от внутреннего суверенитета. А если это требование удовлетворялось, то вдобавок к нему предъявлялись новые, совсем уж неприемлемо оскорбительные. […] Остается заключить, что монгольские послы совершенно сознательно провоцировали чужеземных правителей на то, чтобы последние их убили, и тем самым дали Империи законный повод с чистой совестью вести против них тотальную войну и вырезать их подданных всех даже после принятия их капитуляции. (Сами послы едва ли особенно переживали по этому поводу, так как подобной смертью за Империю обеспечивали себе наилучшее положение на загробной государственной службе, где, надо полагать, их с ходу должен был обласкать бессмертный соправитель правящего хагана – Чингис, а немного погодя – и сам хаган, после собственной смерти.) Разумеется, если послов не убивали, а признавали полное, даже демонстративное порабощение перед лицом Империи, это тоже считалось превосходным результатом – но похоже, что гибель послов и открывающиеся вследствие этого возможности хаганы считали результатом еще более замечательным»[239].
Интересную точку зрения по этому поводу высказал Ю. Кривошеев, который полагает, что монгольские послы были жрецами-прорицателями:
«Татары, вступая в неизвестные, чужие, таящие множество опасностей, земли, безусловно, попытались уберечься от возможных несчастий. […] “Жена чародеица и два мужа с нею” вовсе не были “послами безделными”, а скорее наоборот. Прежде, чем предстать перед Батыем и предсказать приемлемый ход событий, они должны были расколдовать эту чужую неведомую для них и их сородичей страну»[240].
В Лаврентьевской летописи, как это доказал Г.М. Прохоров[241], ту часть текста, в которой описывается взятие монголами Рязани, летописец позаимствовал из летописи, рассказывающей о разорении византийского побережья князем Игорем в 941 г.
Должны ли мы в связи с этим не доверять информации, содержащейся в Лаврентьевской летописи? Вот как писал по этому поводу В.В. Филиппов:
«То, что описания некоторых сражений, а также осад и разорений в летописях частенько между собой перекликаются, абсолютно не удивляет. К этому надо просто привыкнуть. Не все летописцы были настолько талантливы, чтобы придумать и изложить в летописи, над которой работают в данный момент, все по-своему, да еще с литературными изысками. Не забывайте, это был официальный документ, изложенный по своим правилам и канонам. Менять его сообразно своему вкусу и видению вряд ли было позволено. Оригинальность и импровизация тогда и не сильно приветствовались. Поэтому, как вообще-то и сейчас бывает частенько, просто брали наиболее понравившиеся им выражения и фразы из других попавшихся на глаза или просто канонических текстов и вставляли в свой труд.
Да и голову в этом случае меньше надо ломать над подбором слов и построением фраз. Поэтому практически все летописи написаны в одном ключе, редко когда выделяясь своей оригинальностью. Все традиционно и единообразно. Так что повторение даже целых фраз говорит не об отсутствии происходившего события, а только о возможном отсутствии у автора данного трактата фантазии или об уже сложившемся у него наборе определенных штампов»[242].
Впрочем, информации в Лаврентьевской летописи очень мало: «…и начали воевать Рязанскую землю, и попленили ее до Пронска, попленили Рязань и пожгли, и князя их убили; их же схватив иных распинали, других же стрелами расстреливали, а иным сзади руки связывали. Много же святых церквей огню предали, и монастыри и села пожгли, имущества немало отовсюду взяли…»[243]
Ипатьевская летопись: «И взяли город Рязань копьем, обманом выманив князя Юрия, и привели к Пронску, потому что в это время была княгиня его в Пронске. Обманом выманив княгиню его, убили Юрия князя и княгиню его, и всю землю разорили, и не пощадили детей и до сосущих молоко»[244].
Откуда монголы выманили князя Юрия, если Рязань уже была взята? Зачем Юрий отправил жену в Пронск?
Если верить Ипатьевской летописи, получается, что Бату повел войско на Рязань, оставив Пронск в тылу, а уже после взятия Рязани монголы вернулись к Пронску. Таким образом, Бату совершил совершенно необъяснимый зигзаг: вначале на север – к Рязани, потом на юг – к Пронску и вновь на север – к Коломне. Вот как это пытается объяснить Ю. Кошевенко:
«Возникает вопрос: “Это каким же обманом выманили из города сначала князя за женой в Пронск?” […]
Семью свою (а не одну жену) Юрий Рязанский еще до начала осады, а сразу по прибытии в Рязань с Лесного Воронежа, отправил в свой бывший удел – град Пронск, коей был далеко в стороне, или даже по имениям.
А когда в ходе штурма Рязани ему стало ясно, что горящий город больше не удержать, то, пока монголы добивали в нем земское ополчение, князь вышел в темноте с остатками пронской дружины на конях через правые ворота в овраг (хотя там был наверняка и подземный ход) и поскакал в Пронск.
Никто его, понятно, не выманивал, но и не задерживал. Чай, монголы всегда оставляли осажденным пути для отхода. […]
А в
