в знак протеста и требовать еще.
А ну молчать, приструнила ее чародейка. Мерзость обиженно заворчала, сжимаясь в напряженный комок.
— Бежим отсюда! — крикнула Даниэль.
Сигиец, прижимаясь к стене, глянул на дверной проем.
— Да не туда же! Под пули удумал лезть?
Даниэль прикусила язык, поняв по виду, что с него станется.
— Давай туда! — указала она на разбитое окно. — Я тебя подхвачу!
Сигиец кивнул. Даниэль перепрыгнула через смирно лежащую у лужи крови Магнолию и метнулась к окну, выглянула на улицу, а затем прыгнула, закручивая под собой вихрь ветра, на котором плавно спустилась на землю среди осколков битого стекла.
Сигиец вынул из кобур два последних заряженных пистолета, встал в проеме и прицельно выстрелил, загнав за угол нахально высунувшегося разведчика. Затем убрал пустые пистолеты, разбежался и, придерживая шляпу, выпрыгнул в окно.
Стоявшая внизу Даниэль запоздало закрутила вихрь, который лишь коснулся развевающих пол плаща. Сигиец мягко приземлился на ноги в нескольких ярдах от нее. Чародейка невольно задрала голову, оценивая высоту, но ничего не сказала.
Она подступила поближе, дернула за рукав и указала на хозяйственную постройку. В темноте было трудно определить конкретное назначение, но главное, что она была пристроена к самому забору, а крыша с пологим склоном идеально подходила, чтобы забраться наверх.
Даниэль потянула сигийца за собой. Они подбежали к постройке, слушая нарастающий гомон выбиравших на улицу через окна бального зала клиентов «Клуба», ночь которых была безнадежно испорчена.
— Сколько ты весишь? — спросила Даниэль, на глаз замеряя высоту до крыши.
— Двести сорок один фунт, — ответил сигиец.
Чародейка не стала удивляться такой точности.
— Не шевелись, — приказала она.
Чародейка встряхнула руки, крепко встала на ногах и закрутила под сигийцем дикий вихрь, поднявший того выше крыши. Даниэль плавно качнулась, перенесла его на кровлю и развеяла потоки воздуха, медленно ослабляя течение энергии. Сигиец опустился на крышу, загрохотав проминающей под ним жестью кровли. Даниэль подняла себя.
— Врешь, — осуждающе покачала она головой, шагнув на кровлю. — Ты весишь двести сорок три фунта. Я тебя на диету посажу!
Со стороны дома прогремел выстрел. Пуля пробила тонкую жесть возле ног испуганно подпрыгнувшей чародейки. Затем просвистела еще одна над головой.
В выбитом окне виднелись два стрелка. Один из них отошел на перезарядку, уступив место третьему. Даниэль шумно засопела, сжимая искрящиеся кулаки. Затем толкнула сигийца локтем и метнула зло шипящую молнию в окно. Не попала — молния с треском рассыпалась яркими искрами о стену, но стрелков разогнала.
— Ну беги уже! — крикнула Даниэль, сдув челку с глаз, и метнула еще одну молнию, на этот раз попала, хоть никого и не задела.
Затем метнула еще и еще. Чуть повернулась и швырнула пару молний в целое окно. Стекло лопнуло и с хрустом осыпалось, доставив Даниэль настоящее удовольствие. И она повторила, пока не перебила все окна в «торговом» зале. Кто-то пронзительно кричал.
Развернувшись, она пробежалась по кровле и спорхнула вниз.
— Знаешь, а ведь правда, — улыбнулась она, поправляя растрепавшуюся прическу. — Надо было просто спросить. Почему мы раньше не додумались?
— Ты говорила, нельзя пытать людей, — сказал сигиец, разглядывая забор.
— Я говорила, что иногда можно, когда нужно. Вот сейчас был тот случай. Запоминай и учись чувствовать разницу.
Глава 44
IV
Модер считался районом неблагополучным и бедным. Здесь жило больше всего бедноты, сюда же были вынесены грязные производства, такие как красильни и дубильни, работающие по старым технологиям, из-за которых речка Шир давно уже получила почти официальное название Вонючки. Здесь же стоял завод «Гутенберг-Фишер», окруженный кольцами прифабричных кварталов. Завод, обеспечивающий Анрию тысячей рабочих мест, сердце Модера и последняя надежда людей, а также источник постоянного смога и навечно въевшегося в кожу запаха жженого угля.
Однако имелись в Модере и приличные кварталы. Лишенные лоска и изящества прилегающих к анрийскому центру районов, но тем не менее считающиеся хорошими. И жилье здесь стоило хорошо.
Это был, конечно, не особняк на берегу Риназа, однако по модерским меркам настоящий дворец у дороги, ведущей в тихий пригород. Содержал его некий меценат, обожающий современное провокационное искусство настолько, что превратил наследственную недвижимость в студию для молодых художников. Сегодня здесь проходил шумный праздник, и ван Блед был одним из гостей и устроителей — отвечал за поставку натурщиц легкого поведения и свободных взглядов.
— Он там? — нетерпеливо облизнулась Даниэль, лихорадочно блестя глазами.
Сигиец помедлил с ответом. Если бы чародейка не изучила его повадки, решила бы, что издевается.
— Да, — ответил он наконец, не глядя на нее, и добавил: — Уверен. Точно.
Даниэль усмехнулась, довольная своей воспитательной работой.
Ее немного знобило. Сучка окончательно проснулась и сосала чародейку, впиваясь зубами в нутро. В «Клубе» вкус крови, страх беспомощной Магнолии раззадорил аппетит мерзости. Она требовала, чтобы ее накормили. Голодной сука была очень агрессивна и жрала буквально все. Хватало капли, чтобы завестись.
Даниэль почти не сдерживала ее. Уж точно не сегодня.
— Он один? — от нетерпения чародейка задрожала.
— Нет.
— Сколько их?.. Ладно, не важно, — отмахнулась она. — Главное, он там! Ну держись!
— Ты не пройдешь — здание закрыто магией.
— Но ты-то пройти сможешь, несмотря на все печати и сигили?
— Да.
— Ну и прекрасно, — улыбнулась чародейка. — Главное, открой дверь, а остальное я уже предусмотрела.
Сигиец посмотрел на нее. Даниэль врала, но ей не было стыдно.
— Ударь меня, — потребовала она. — Я не сахарная — не рассыплюсь.
— Зачем?
— О боже! — раздраженно воскликнула Даниэль. — Хватит дурацких вопросов! Просто ударь ме…
Она задохнулась от боли, толком не разглядев движение сигийца. Удар у него был быстрым, сильным, тяжелым. Чародейка едва не пожалела о сказанном — боль растеклась по животу, вышибая из глаз слезы. Мерзость с жадностью накинулась на еду, алчно глотая, выпивая все до последней капельки, как голодная псина, дорвавшаяся до объедков с хозяйского стола.
Сигиец внимательно смотрел на чародейку серебряными глазами.
В густом тумане выделялось пульсирующее, пышущее, яркое, насыщенное пятно ее сули. Сули не такой молодой, какой она хотела казаться, но крепкой и выносливой женщины. Внешний контур, как и у всех чародеев, переливался яркими красками арта, волнами исходящими изнутри души и тела. Однако ниже было то, с чем сигиец не сталкивался до того, как увидел чародейку впервые на Лодочной улице.
Там, где у женщин матка, был вибрирующий и дрожащий сгусток черноты, отдаленно своими очертаниями напоминающий человеческий зародыш. У зародыша имелась деформированная голова, правая ручонка с огромными пальцами и только верхняя часть недоразвитого туловища. Все остальное рассекалось и распадалось на множество тонких нитей паутины, в точности повторяющей человеческую кровеносную систему. Зародыш был вплетен в нее, вживлен, являлся неотъемлемой частью. От удара паразит растекся по сосудам еще больше, заполняя их жидкой, ядовитой чернотой вокруг себя, в паху, в левом бедре, в левом боку.
Чародейка разогнулась, продохнула, убрала руку с живота.
— Еще, — хрипло потребовала она.
Сигиец ударил.
Даниэль упала на колени, сплевывая вязкую слюну.
Паразит внутри расползся до левого колена, устремился вверх по левому боку до плеча.
— Еще! — прохрипела с колен чародейка. И получила еще. В глазах поплыло.
Жадная дрянь насытилась, напилась, заурчала.
Даниэль задрала левый рукав, сквозь слезы взглянула на руку, изуродованную вздувшимися, пульсирующими черными венами до кисти.
— Хватит, — выдавила она из себя и закашлялась.
Боль не гасла, но начинала приносить извращенное удовольствие, придавала сил. Даниэль поднялась с колен, спазматически трясясь от распирающей грудь, душащей, пьянящей эйфории, отзывающейся приятной болью в набухших, затвердевших сосках и между ног.
— Давай, — засмеялась чародейка больным смехом, — вежливо постучимся.
Сигиец молча достал из ножен меч, раскрутил его в руке и шагнул к дверям особняка.
V
Лезвие меча засветилось белым светом, едва сигиец поднес его к дверям, разгоралось все ярче, пока стало нестерпимо ярким, что невозможно было смотреть. При этом оно оставалось холодным, но чародейка была уверена — стоит
