дорогой и кустарником были следы, может быть, случайные, не Степана, потому что дальше все было истоптано, исполосовано санными колеями — сани, очевидно, заезжали в перелески за валежником и дровами.
Из леса к оврагу уже подходили сержант и Бабенко. Юра, помахав рукой, крикнул:
— Есть. Давай сюда!
Оба враз бросились по склону, скатившись в самый лог.
— Его! — сказал Бабенко, осторожно плутавший возле следов на пятачке. — Его эта подковка на левом сапоге.
На солнечном, к вечеру подмерзшем склоне чуть оттаявший снег хранил четкий отпечаток.
— Уверен?
— Сдохнуть мне. Стеклодува подковки. Он всем ставит.
— Вот именно. У кого их нет?
— На одном же сапоге! Степан как-то говорил Ляшко, что одна оторвалась, надо бы подбить, да, видно, не собрался.
— Пошли.
Впереди, на пригорке, в густеющей синеве, четко рисовался дом председателя. Закатно отсвечивала жестяная крыша. Что-то тут не так, трудно было поверить в причастность Митрича к случившемуся, но ворваться в дом к нему — значит поставить последнюю точку.
По истоптанному снегу они снова вышли к дороге, и Андрей, мысленно продолжив ее, представил, как она идет, огибая заросший кустарником овраг, прямо к околице, мимо дома председателя. Он еще колебался, но не сбавлял шага, хотя на разъезженной дороге уже никаких следов отыскать было невозможно. Шел, будто гончая, принюхиваясь к воздуху, к неслышному, тревожащему запаху хуторка, откуда началась его беда.
Над сугробами на крутояре снова открылась алая председательская крыша, над ней в ранних сизых сумерках мирно курился дымок, уплывая по ветру. На этот раз Николай, первым подымавшийся по тропке с фонариком в руках, застыл, легонько свистнув. Тонкий лучик высветил смазанный след на обочине.
— Полундра, — сказал Николай, — знакомая лапа.
— Он тут мог и раньше ходить.
— Мог, конечно. А почему одна с разворотом? Оглянулся, видно, на бегу и ступил в сторону.
— Может быть.
С пригорка вдруг скатился запыхавшийся Политкин, оставленный дома за повара.
— Еле нашел вас… Ляшко надоумил.
— Присоединяйся. Как там Стефа, не слышал?
— В больнице вроде. Не знаю.
Мороз брал круто, только сейчас Андрей почувствовал, как прихватило остывающие после ходьбы щеки.
В крайнем окошке хаты горел свет, косая сгорбленная тень недвижно ломалась у притолоки.
— Обходить тихо. Николай, останься снаружи, остальные со мной. — И расстегнул кобуру, нащупав липучую от мороза рукоять пистолета.
Рывком распахнув дверь, заметил, как вскинулась сидевшая в углу хозяйка. Что-то необычное было в ее позе, будто на плечи давила страшная тяжесть. Тонкие, красивые руки ее дрожали, сжимая моток ниток, лоскут вязанья лежал отдельно на табуретке.
— Ох, совсим залякали меня. Заходьте, заходьте, — словно заведенная, произнесла она, не пошевельнулась, лишь крепче сжала моток. На полу у порога таял ошметочек снега, и Андрею словно шепнули на ухо — здесь Степка, недалеко.
— Где сын? Говори! — резко бросил Бабенко. Быстро подошел к хозяйке, встряхнув за плечо. — Отвечай, а то на хрен все гнездо ваше спалим, вражина!
— А бо ж я…
— Говори, быстро!
Так он, бывало, брал нахрапом пленных немцев, пытавшихся что-то утаить на предварительном «солдатском допросе», не давая им опомниться, перед отправкой в штаб. И то, что женщина не кинулась на обидчика с ухватом, даже не вспылила, а лишь уронила, дрогнув, красивую свою, с ровным пробором голову, подтвердило догадку — тут звереныш.
При свете керосиновой лампы лицо хозяйки казалось блестящей маской, потом Андрей понял, что она беззвучно плачет. Он тронул ее за рукав, сказав тихо:
— Скажи, мать, все равно ведь отвечать ему придется. Лучше без лишней драки, без смертей, будь разумной…
— Не знаю, бог бачить, не знаю! Оставьте вы меня, оставьте! Вин бросил, и вы бросьте. Я ж казала: на що тебе Польша, тут твоя колыска, хата твоя.
Она вдруг всхлипнула, привалясь к Андрею, и он невольно погладил ее плечи, ощутив давно дремавшую в душе сыновью ласку.
Бабенко растерялся. Андрей, уже ничему не веря, жестко спросил:
— Давно ушел?!
— Не… на поезд же, может, час… Уместях со всеми.
Готовность, с какой она отозвалась, и легкая, едва уловимая заминка лишь подхлестнули его. Он прощал ей ложь. Все было ясно…
— Советую в последний раз: скажи правду. Обшарим все вокруг, на земле и под землей… Ему же хуже будет.
От него не укрылось, как она вздрогнула и залилась пуще прежнего, беззвучно, с пробившимся стоном.
— Где муж?
— В сельсовете ж.
— Бабенко, быстро за хозяином… — И не докончил фразы — за окнами глухо треснули выстрелы. И тут же сорвалась автоматная очередь.
Николай лежал, уткнувшись головой в угол хаты, сжимая автомат. Казалось, он споткнулся, нажав на гашетку, чуть поодаль темнела соломенная копна, открывавшая дыру погреба, — обычный схорон для картофеля, по-здешнему — бурт. С той стороны хаты с автоматами наготове уже стояли Юра и Бабенко.
— В чем дело, Николай? Коля!
Андрей затряс отяжелевшее тело Николая, запрокинув ему голову, и почувствовал, как взмокли ладони: из-под шапки липкой гущиной сплывала кровь.
— Николай, — тихо, на выдохе, повторил Юра. Подбежавший Бабенко поддержал дружка. Тот на миг словно бы очнулся, дернул рукой в сторону бурта.
— Там… они, — вырвалось у него с хрипящим клекотом. — …Нос… папахе…
— Не Степка?
— Не… ох, — произнес он совсем внятно, с коротким всхлипом, — не повезло…
Юрка вдруг, отчаянно взвизгнув, точно ему наступили на ногу, рванулся к бурту, замахнувшись…
Глухой взрыв брошенной гранаты смешался с треском автоматной очереди откуда-то из-под земли. Юра странно крутанулся и, упав, по-крабьи неуклюже и торопливо пополз назад, сел и рассмеялся странным, квохчущим смехом, зажав плечо.
— Что еще за цирк! — гаркнул Андрей. — А ну-ка, марш оттуда!
— Да… Я сейчас, минуту… — Юра передвигался на ягодицах, все еще бормоча и взбудораженно покашливая, точно стараясь пересилить икоту, и зачем-то шарил в сдвинутой на живот противогазной сумке. — Ранило меня, — сказал он удивленно.
Бабенко, все еще сидя на снегу, держал на коленях голову Николая.
— Все, лейтенант. Не дышит.
— А ну-ка, всем за угол, — приказал Андрей, — держать бурт под прицелом. — Он вырвал из неумелых Юриных рук пакет, с треском рванул обертку и заголил сержанту плечо. — Не хватало еще всех потерять сдуру! Кто тебя толкал к яме, щенок чертов!
— Жалко стало Николая… Прямо не знаю, как по сердцу ножом! Но я успел… успел бросить, — бормотал Юра, в котором жалость, очевидно, уже смыло новым жарким ощущением собственной раны, сделавшим его ужасно разговорчивым. — Тут все ясно как день, товарищ лейтенант… Они решили уходить. Все, как только вернулся Степка… А не успели. Думали — Николай тут один, иначе зачем этот глупый выстрел, они же теперь в капкане… А я их из автомата.
— Кончай болтать.
— Что?
— Что слышал.
