Супруги Дантес-Геккерен мечтали о наследнике. И желанный мальчик родился в октябре 1843 года, став причиной смерти матери.
Екатерина и Жорж прожили вместе всего шесть лет, ровно столько, сколько и чета Пушкиных…
Сентябрь 2003 года
Борьба за жизнь Никиты шла долгих три дня. И все это время я, тихо поскуливая, сидела у стены подвала, приходя в больницу в строго назначенное время.
В ожидании появления врача минуты растягивались, превращаясь в вечность. А когда, наконец-то, открывалась заветная дверь, и появлялся доктор, я медленно поднималась и делала шаг навстречу, боясь задать самый главный вопрос и услышать в ответ безликую, привычную, но ничего не говорящую фразу: «Положение тяжелое, но стабильное».
На четвертые сутки врач сообщил мне, что Никита пришел в себя.
– А можно мне его увидеть? – я просительно заглянула в глаза доктора.
– Нет, – категорически ответил он. – Зрелище не из приятных. Ваш муж твердит, что его хотят убить, за ним гонятся враги и отпускает весьма нелестные фразы в ваш адрес.
– Почему? – я непонимающе уставилась на сурового эскулапа.
– «Белочка», – пожал плечами доктор.
– Какая белочка? – еще больше запуталась я.
– Обыкновенная белая горячка.
– Но он же отравился…
– Одно наложилось на другое, – пояснил доктор. – Подождем, пока состояние стабилизируется.
На шестой день, после перевода Никиты в обычную палату, меня наконец-то пустили к нему, попросив принести одежду и соки. Когда я вошла, он лежал на кровати, мирно читая какую-то книгу, весьма потрепанную, из тех, что навсегда остаются в больнице после выписки хозяина и переходят из рук в руки.
Я присела на стоящий рядом стул и тихо позвала:
– Никита…
Он не откликнулся и даже не посмотрел в мою сторону. Но когда я попыталась взять его за руку, резко дернулся, вскочил и заорал стоящим у двери врачам:
– Чтобы этой суки здесь не было! Вы поняли? Гоните ее в шею и выбросите все, что она принесла.
Я, пытаясь успокоить его, протянула мужу предусмотрительно захваченного с собой сиреневого медвежонка, одного из самых любимых в его коллекции. Но, схватив игрушку, Никита со злостью зашвырнул ее в угол палаты с криком:
– Убирайся! Я ненавижу тебя! Ненавижу!
И он разразился таким потоком грязной брани, которую редко услышишь даже у пивного ларька.
– Пойдемте, – надо мной склонился врач, обнял за плечи и вывел в коридор. – Приходите завтра, возможно, он будет поспокойнее.
– Нет, – за долю секунды решив для себя все, я отрицательно покачала головой. – Он жив – это главное. А я больше не приду.
– Но мы его выписываем в пятницу, – растерялся доктор. – Кто-то должен его забрать.
– Он сам скажет, кто приедет за ним, – ледяным тоном произнесла я.
– К нему уже приходила девушка, – словно оправдываясь, сказал врач.
– Значит, она его и заберет…
– Вы умны и красивы, – стеснительно потупясь проговорил доктор. – Вам нужен совсем другой мужчина, не этот подонок.
– Обязательно приму к сведению ваш совет, – холодно отрезала я и направилась к выходу.
Вернувшись в нашу квартиру, я первым делом прошла в комнату Никиты, наполовину заполненную игрушечными мишками: плюшевыми, стеклянными, фарфоровыми, бронзовыми…
Сев на пол, я обратилась к самому главному медведю – огромному бирюзово-голубому созданию – именно с него брала начало данная коллекция, большую часть которой я сама подарила Никите.
– Ваш хозяин жив и здоров, – ласково, как маленькому ребенку, пояснила я. – Он скоро вернется, но не один.
Я обвела глазами всю игрушечную братию, которая, казалось, испуганно таращилась на меня.
– Не бойтесь, – я заставила себя улыбнуться и погладила по голове самого маленького представителя коллекции. – Новая хозяйка обязательно полюбит вас. Иначе и быть не может, ведь она любит Никиту. Да и он вас в обиду не даст.
Поднявшись, я еще раз обвела взглядом медвежат, прощально махнула им рукой и поплелась к выходу.
Переступив порог дома Вдовы, который отныне решила считать своим, я села в кресло у письменного стола и открыла очередную книгу о Пушкине, вынув закладку на том месте, где оставила ее уже больше года назад. Отныне это и только это будет интересовать меня. Никаких мужчин, только исследования и работа в издательстве.
Я углубилась в содержание, читая и перелистывая страницы, а перед глазами неотвязно стоял улыбающийся Никита:
– Я люблю тебя, Лизонька. Спокойной ночи…
Март 2004 года
За беседой стрелки доисторического домика старых настенных часов вновь сошлись на цифре двенадцать. Дверцы, скрипя, распахнулись, выпуская наружу проржавевшую от времени пружину с кукушкой, коя натужно и возвестила о полночи. Второй полночи, которую я проводила в доме деда. Мы же, не замечая уплывающих минут, все продолжали говорить.
Обдумав услышанное от меня, дед нервно почесал бороденку и задал новый вопрос:
– А о медальоне-то в это время кто-нибудь напоминал? Ну, тогда, когда Никита лежал в больнице?
Я отрицательно покачала головой:
– Нет. О нем словно забыли. Тогда меня никто не тревожил, я исправно ходила на работу и писала о Дантесе.
– Прости за нескромность, – дед вдруг смущенно потупился. – А правду говорят, будто Дантес и его приемный папаша состояли в связи?
– В какой связи? – не поняла я.
– Ну… в этой самой, – старик еще больше смутился, покраснел, потом отчего-то побледнел и фальшиво затянул. – «Голубая, голубая, не бывает голубей»…
– Точно этого никто не знает, – подавив раздражение, спокойно ответила я. – Прямых доказательств нет. Есть лишь домыслы.
– А письма? – лукаво прищурился дед.
– Что письма? – возмутилась я. – Да письма, если хотите знать, как раз говорят об обратном.
– И ласковые словечки всякие?
– Да какие всякие? – вновь возмутилась я.
– Ну… – дед напрягся, что-то вспоминая. – «Дорогой друг», «обнимаю тебя», «люблю», «мой дорогой» и так далее.
