class="p1">– Но ведь так не может быть, чтобы вообще ничего не осталось.
– Может. Это война. А еще – стыд за содеянное.
Майор устремил задумчивый взгляд за колючую проволоку, туда, где виднелись лениво слоняющиеся фигуры в потертой солдатской форме. Заключенные негромко переговаривались между собой, кто-то читал газету, кто-то стирал белье в мятом корыте и развешивал его на заборе. Все выглядело буднично и почти по-домашнему.
– Они старались скрыть все, что натворили, – сказал Арчер. – Конечно, они хорошо понимали, что такая война – самое чудовищное, что только могло изобрести человечество. Они сами себе ужасались. Поговорите с заключенными. Они многое могут вам рассказать. Если захотят, конечно…
– Здесь погибло много людей? – спросила Нэнси.
Арчер кивнул.
– Вот что, – предложил он, – попробуйте найти кого-нибудь из лагерной обслуги. Может, кто-то и знает про вашего брата. Но я бы не рассчитывал…
Эти трое, негромко беседующие меж собой, не знали, что из-за бараков за ними наблюдают. Кряжистый, коротко стриженный человек стоял, опершись на лопату, широко расставив ноги, и широкой загрубевшей ладонью потирал затылок. На затылке в полголовы красовался закрученный, будто канат, уродливый шрам.
Он не был заключенным. Этот человек служил в лагере охранником, он был из тех, кого набрали из местного населения, без права ношения оружия, из тех, кто был призван выполнять здесь низкоквалифицированную работу, помогая американскому командованию управлять вверенным подразделением.
Он пытался прислушаться к обрывкам слов, доносимых до него ветром, но ничего не мог различить. Однако одно он знал точно: если здесь появился русский и он говорит с американцами, это не к добру. А то, что разговор был обстоятельный и вполне деловой, было видно даже на расстоянии.
Дверь заскрипела, на крыльцо вышла Грета. Она держала в руках пальто и, кажется, не чувствовала холода. Она спустилась по ступеням и, склонив голову, двинулась по дорожке вдоль колючей проволоки.
Нэнси изобразила на губах привычную ироническую улыбку, однако при приближении Греты эта улыбка сама собой улетучивалась. Нэнси невольно сделала шаг в сторону, освобождая дорогу.
Грета шла шаркающей походкой, ссутулившись, как человек, придавленный невыносимой ношей. Плечи ее были опущены.
На мгновение она подняла на Волгина невидящий взгляд, затем медленно проследовала мимо.
Нэнси была донельзя озадачена. Впрочем, как и Арчер, который с удивлением рассматривал согнутую спину вмиг постаревшей кинозвезды. Затем обернулся к Волгину:
– Знаете что, – Арчер секунду помолчал, решая, говорить или не говорить, и все-таки прибавил: – Может, вам стоит оставить эти поиски. Послушайтесь старого волка. Иногда лучше не знать.
* * *
Через два дня Грета давала в коридоре Дворца правосудия прощальное интервью.
Как обычно, она была окружена шумным роем журналистов и фотографов, а также почитателей, которых немало нашлось даже среди особо скучных и мало чем интересующихся, кроме юриспруденции и унылых канцелярских проблем, обитателей дворца. Вспыхивали блицы, шумно стрекотали кинокамеры, пылали нестерпимым белым светом прожектора. Грета говорила по-английски, улыбаясь прежней ослепительной улыбкой:
– Я покидаю Нюрнберг с чувством, что моя миссия закончена. Справедливость восторжествовала. Международный трибунал все расставляет по местам, можно не сомневаться, что его уроки будут усвоены. Я увидела новую Германию и новых людей. Мы уже другие! Мы хотим добра. Мы хотим мира и счастья!
В толпе, помахивая блокнотом, но не пытаясь воспользоваться им по назначению, стояла Нэнси и скептически наблюдала за артисткой. Грета старалась не встречаться с ней взглядом.
Волгин проходил мимо и задержался на несколько мгновений. Он вновь залюбовался Гретой – против своей воли, но залюбовался, он вновь подумал о том, как же необыкновенно она хороша. Ангел!
– Могли бы вы сказать что-нибудь на немецком для наших радиослушателей, ваших поклонников? – поинтересовался бритый наголо мужчина, воинственно выставив вперед нижнюю челюсть и радиомикрофон.
Грета благосклонно кивнула и произнесла на родном языке:
– Слушай, Германия! Я люблю тебя, моя родина!
Грета остановила взгляд на Волгине, но ни один мускул не дрогнул на ее прекрасном сияющем лице.
Журналисты зааплодировали.
На мгновение Волгину показалось, что прекрасные глаза Греты предательски заблестели. В тот же момент она встряхнула своими чудесными белокурыми волосами, пронизанными светом прожекторов, и отвернулась.
22. Русский художник
Два часа спустя в пресс-баре, который был устроен в одном из помещений Дворца правосудия специально для того, чтобы пишущей братии, съехавшейся со всех концов света, было где пообщаться, почесать языками и поделиться последними новостями, включая сплетни, все обсуждали неожиданный отъезд Греты из Нюрнберга.
Волгин оказался в пресс-баре случайно: накануне Зайцев нахваливал один из здешних коктейлей, и капитан, ощутивший под конец рабочего дня опустошенность и усталость, решил заглянуть на огонек. Так вот, оказавшись в этом заведении, Волгин ждал, когда в дискуссию вступит Нэнси.
Однако рыжеволосая красотка, восседавшая за шумным столом вместе с остальными, не торопилась делиться информацией по поводу визита Греты. Она задумчиво накручивала на палец непослушный локон и молчала.
Когда же один из коллег, веснушчатый и круглолицый ирландец, попытался пошутить над ней, чтобы вызвать на откровенность: мол, не может быть, чтобы Нэнси не была в курсе происходящего, а если она не в курсе, куда пропал ее хваленый профессионализм, и вообще непонятно, а Нэнси ли сидит перед нами, – девушка лишь подняла на него непроницаемый взгляд и усмехнулась.
Фотограф Тэд сидел рядом и ревниво наблюдал за тем, как Нэнси то и дело скользила взглядом по Волгину, расположившемуся неподалеку и задумчиво покачивающему в руке бокал с напитком.
– Нэнси, не жмись! – прокричал смешливый, тощий, похожий на кузнечика парень в круглых очках. – Ты наверняка что-то знаешь!
– Рассказывай, рассказывай!.. – загалдели остальные.
– Отстаньте.
– Ребята, она что-то утаивает от нас, – весело предположил ирландец. – Кто не делится с коллегами, тому бойкот!
– А знаете, что я слышала? – вдруг заговорщицки произнесла Нэнси. – Это совершенно секретная информация.
– Давай, давай!
– Когда наша авиация бомбила Нюрнберг, один крупный чиновник позвонил другому крупному чиновнику. Военному. И тот изменил курс парочке самолетов…
Журналистская братия сгрудилась вокруг Нэнси, предвкушая сенсацию. Лица горели от возбуждения.
Волгин тоже невольно прислушался.
Нэнси продолжала:
– Боевое задание осталось прежним: бомбить. Но самолеты теперь должны были чуть обогнуть город и сбросить бомбы на одну здешнюю фабрику… И что вы думаете? Самолет действительно полностью разбомбил производство, все цеха, все здания, и теперь тот самый крупный чиновник является монополистом в своем деле. На нью-йоркской бирже его акции продаются втридорога, и это только начало! Вот как делается бизнес в нашей прекрасной стране.
– Ура, коррупционный скандал! – возликовал ирландец. – И кто же эти люди? Кто попросил и кто отдал приказ? Имена?
Нэнси приняла неприступный вид.
– Я и
