в глаза тебе смотреть не могу, — выпалила Сурьма, заливаясь краской.
Висмут посерьёзнел, немного помолчал.
— Знаешь, Сурьма, ты, безусловно, должна была сделать выводы из вчерашнего. И ты их сделала. Но вот переживать о том, какое впечатление ты произвела на меня, точно не стоит. Я знаю тебя уже достаточно, и глупой ошибке не испортить моего мнения о тебе.
— Не испортить? — Сурьма вскинула беспомощный взгляд на напарника. — То есть оно уже настолько плохое, что дальше некуда, или…
— «Или», — перебил её Висмут. — Не переживай. Здесь не элитный воскресный клуб, здесь ты можешь быть настоящей, — усмехнулся, и уголки его глаз засветились тонкими лучиками морщинок, — но лучше всё-таки трезвой. А о вчерашнем никто не узнает.
— Оди разболтает, — уныло заметила Сурьма.
— С Оди я разберусь, — заверил её Висмут. — Ну что, пойдём перекусим?
— Пойдём. Кстати, а почему ты не позволил мне звать тебя «Вис»?
— Сурьма-а-а!..
***
Они устроились в уголке уютной таверны. Хозяйка — гостеприимная и дородная румяная женщина — звала Сурьму «дочкой», а Висмута знала по имени.
— Я всегда здесь ужинал, когда работал на почтовом маршруте, — пояснил он.
— Расскажи об этом, — попросила Сурьма, — не об ужине. О работе на «Почтовых линиях».
— Да я тебе уж всё рассказал. Больше, вроде бы, и нечего…
— А о том, как часть корреспонденции у тебя в одном из вагонов мыши погрызли и как ты потом восстанавливал наиболее повреждённые письма, а я тебе помогал, рассказывал? — раздалось из-за спины, и чья-то натруженная четырёхпалая ладонь крепко хлопнула Висмута по плечу. — Здоро́во, старина! Сто лет тебя не видал!
— Здорово, Аргон! — поднявшись из-за стола, Висмут пожал четырёхпалую ручищу. — Рад тебя видеть! — искренне сказал он.
Сурьма окинула взглядом высокого бородатого мужчину, загорелого почти до черноты, в простой, но чистой рабочей рубахе и брюках на помочах. Выглядел он постарше Висмута, но в серых глазах искрился совершенно детский восторг.
— Вот уж не думал, что ты снова через наши края ездишь! А это что за малютка с тобой? — с высоты своего двухметрового роста он по-отечески подмигнул Сурьме.
— Это моя напарница, Сурьма, пробуждающая. Сурьма, это Аргон, давний друг.
— Ага, служили вместе! Сурьма, значит! — поцокал языком Аргон. — Такая кроха, а пробуждающая, во те на! Уважаю, уважаю!
— Присядешь? — пригласил его Висмут.
— А то бы и нет! Когда ещё свидимся. Вы ж одной ночью тут? Рассказывай, где ты сейчас? По «Почтовым», поди, тоскуешь?
Сурьма с молчаливым интересом следила за разговором старых товарищей, уплетая вкусную наваристую похлёбку. Аргон оказался мужчиной добродушным и очень весёлым, — нет-нет да и вставит в разговор какую-нибудь шутку или забавный случай из работы на «Почтовых линиях» — специально для Сурьмы, чтобы она не заскучала. Даже историю о том, как ему на службе оторвало мизинец, он умудрился рассказать так, что Сурьма не смогла сдержать смеха.
— А вы на «Почтовых» работали на смежных маршрутах, правильно? — поинтересовалась она, когда Висмут отлучился из-за стола.
— Та недолго. В основном был сменным машинистом в бригаде Виса, так что наездили мы с ним ого сколько! Я его ещё с войны знаю, бок о бок воевали.
— Висмут воевал?
— А как же! Всю войну, считай, прошёл! Молоденький ещё совсем был… Да и я тоже нестарый, — усмехнулся Аргон. — В самом конце его списали по ранению. Вот тогда ему, конечно, худо пришлось. Невеста ещё погибла…
— Невеста? — Сурьма аж подпрыгнула на месте, и Аргон, неутомимый рассказчик, был польщён таким интересом к своей истории.
— Генеральская дочка, — воодушевлённо продолжил он, — красавица! Они помолвились перед самой войной, а как она началась, хотели быстрее обвенчаться, но потом Вис отсрочил. Отец у него в ту пору был мэром Дивинила и мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам — в политику. А он метнулся в железнодорожный университет — с детства паровозами грезил. Ну, Папаня и обиделся. Никчёмным его назвал, сказал, что стыдно ему такого сына иметь. И что на генеральской дочке тот жениться вздумал, чтобы, мол, звание получить без натуги, по-родственному. Вот это Виса подрезало сильно. Гордость его задело, да и вообще. И он отложил свадьбу, пошёл на фронт простым солдатом. Медалей заслужил — хоть на спину вешай, на грудь все не уместятся! Но не любит об этом говорить, скрывает… А невеста его в Дивиниле была всё это время. И тут заговорили о его возможной оккупации. Вот генерал и отослал дочку с прочей роднёй в Кумол, там спокойно было. А по дороге их поезд разбомбили. Все погибли, никого не осталось.
Сурьма слушала затаив дыхание, но тут не сдержалась — тихонько вскрикнула, зажав рот ладонью.
— Вис себя винит. Если бы не побоялся, что все его заслуги спишут на родственные связи, и сыграл бы свадьбу раньше, она бы на тот момент уже в Кумоле была. Им там дом генерал подарил. Но уж как вышло… А потом сам пулю получил, нога отказала, боли терпел адские. Не поймёшь, где сильнее болело — в душе иль в колене. Начал пить. Два года заливал по-чёрному, не поверишь! А потом вдруг решил: пусть отнимут ногу к чертям собачьим: всё равно бесполезная, так хоть болеть не будет. Приполз в госпиталь. А там лекарь новый: молодой, учёный, о собственной персоне в рамках медицинского прогрессу мнения высокого. Я, говорит, от боли тебя совсем не избавлю, однако ходить сможешь и даже работать по специальности — машинистом то есть, — будешь. Прооперирую, если пить бросишь. А нет — так и ампутировать не стану — ползи отсюда восвояси, — Аргон вдруг замолчал, как-то странно глядя поверх головы Сурьмы.
— И что же Висмут? — шёпотом спросила она.
— Завязал, как видишь, — неласково ответил Висмут за её спиной.
— Ой, — оглянулась на него Сурьма.
Висмут хмуро поглядел на старого друга, тот виновато вздохнул, опустив глаза.
— А помнишь Гелия, который у нас пробуждающим служил? — нарочито бодро начал Аргон, переключаясь на другую тему. — Так вот, представь, он сейчас…
Историю про пробуждающего Гелия Сурьма не слушала. Она смотрела на Висмута через стол, поверх мерцающего оранжевого язычка свечи, воткнутой в стеклянную бутылку. Напарник, увлечённый разговором с товарищем, ни разу не перевёл на неё взгляд, и ничто не мешало Сурьме разглядывать его совершенно беззастенчиво.
Висмут казался каким-то другим, не таким, каким она знала его раньше. И ей чудилось, что в этот вечер она впервые с ним познакомилась, но в то же время он будто стал ей на целую жизнь ближе.
В паровоз они возвращались молча. Висмут устал от разговоров, а Сурьма погрузилась в свои размышления. Он так и не женился. Почему? Однолюб? Или… Или он ни с кем больше не смог почувствовать тех самых пузырьков?
