вечером они с Мартой сидели в компании соседей, и женщины «наперебой делились впечатлениями от всего пережитого в последние недели». Герд в ярости воскликнул: «Вы ведете себя, как собаки на случке! Вы совсем потеряли стыд. Все до одной! Неужели вы этого не замечаете?.. <…> На вас невозможно смотреть без содрогания. Вы утратили все ориентиры». В глазах этого побежденного мужчины изнасилования обесчестили не женщину, а прежде всего его самого. Вместо того чтобы дать ей утешение и тепло, он с отвращением отталкивает ее от себя. Такое ледяное бесчувствие оборвало многие связи; оно часто становилось предметом отражения в литературе тех лет. Зато двойное зло, причиняемое женщине таким отношением к проблеме, обычно даже не упоминалось, не говоря уже о его осуждении. Барьер, который мужчина должен был преодолеть, чтобы найти в себе силы «простить» на самом деле ни в чем не повинную женщину, считался непреодолимым.[161]
В тех случаях, когда пары оставались вместе, они без слов, не сговариваясь, давали обет молчания. Откровенность, с которой женщины говорили о «принудительном сексе», как это называлось на чиновничьем языке, – эта облегчающая боль отдушина работала недолго; потом под нажимом таких мужчин, как Герд, снова вернулся стыд и покрыл саваном молчания совершенные преступления. Теперь это был обобществленный стыд. Он лег на плечи пострадавших женщин еще одной несправедливостью. Тех из них, которые, следуя примеру упомянутого анонимного автора «Женщины в Берлине», отваживались предавать свои впечатления огласке, клеймили как «бессовестных».
Когда в 1959 году впервые была опубликована «Женщина в Берлине», берлинская газета Tagesspiegel писала: «Это довольно мучительно – прочесть почти 300 страниц глазами „Женщины в Берлине“. И дело не только в страшной теме – еще более тяжелое впечатление оставляет сам тон повествования… эта отвратительная манера, в которой на редкость толстокожий автор проводит сравнения, выражает удивление по поводу нежелания других обсуждать эту тему или делает оскорбительные замечания в адрес немецких мужчин… Мало кто из женщин способен написать похотливую книгу об ужаснейших событиях собственной жизни».[162]
Сорок четыре года спустя, когда этот дневник был переиздан в «Другой библиотеке» Ганса Магнуса Энценбергера, трезво-циничный, временами саркастический тон автора звучал в ушах читателей уже совершенно иначе. В 2003 году книга выдержала несколько переизданий. Лишь через два поколения многие немцы наконец захотели открыто заговорить о самом чувствительном пункте своего поражения – о судьбе женщин – и на какой-то момент иначе, потеплевшим взглядом, посмотрели на «Вильмерсдорфских вдов» – излюбленный объект шуток, этих одиноких, гордых и часто немного странных пожилых берлинских дам.[163]
Вероника Данкешён
Хотя в последние годы уже более открыто говорят о судьбе женщин после войны, сегодняшние ментальные отличия между Восточной и Западной Германией, как правило, остаются вне поля зрения. А между тем опыт восточных и западных немцев до восстания 1989 года во многих отношениях различен, особенно если обратиться к событиям последних дней войны. Сексуальные контакты немцев с оккупантами в западном и восточном секторах – это день и ночь. Случаи изнасилования были и в западной оккупационной зоне, однако в памяти немцев остался гораздо более положительный, если не сказать привлекательный, образ американцев, англичан и французов. Тем удивительнее, что об этом различии почти не упоминают при обсуждении причин гораздо более недоверчивого отношения к иностранцам в Восточной Германии. Дело доходит до того, что к этим причинам относят даже такие мелочи, как раннее высаживание младенцев на горшок в социалистических детских яслях, но ни слова не говорят о массовых изнасилованиях. Разве не логичнее связывать неприязнь к иностранцам с травматическим опытом отношений с оккупантами, в силу которого целые поколения восточных немцев были обречены на бóльшую замкнутость и недоверчивость? А государственная политика замалчивания этого явления усугубила его разрушительное воздействие на коллективное сознание народа. Упомянутые события отделяют от нас более семи десятилетий, но недоверчивость и подозрительность входят в привычку и передаются детям. Историк Лутц Нитхаммер, тоже не касаясь данного аспекта, тем не менее попал в самую точку, назвав ГДР «худосочным плодом, родившимся из добродетели и изнасилования», а ФРГ – «живой, энергичной шалопайкой».[164]
Немецкие женщины и американские солдаты в берлинском баре, 1945 год
На Западе поверх темы «мародерства победителей» тоже наслоились сотни мифов и фантазий, затрудняющих реконструкцию подлинной картины. Холодная война, сексуальная политика и буйные фантазии смешались в кучу, стали рассадником самых противоречивых чувств. Американский, но выросший в Германии автор-гомосексуал Винфрид Вайс рассказывает в книге «Нацистское детство», как он восьмилетним мальчиком вместе со своим другом нашел на свалке, оставленной чужими солдатами на берегу реки Изар, использованные презервативы. Маленькие друзья уже успели приобрести кое-какой жизненный опыт и не сомневались, что эти штуковины были использованы для сношений со «шлюхами». Винфрид любил американских солдат с отчетливо выраженной нетрадиционной сексуальной ориентацией и восхищался ими. Даже сам став жертвой насилия со стороны солдата-гомосексуалиста, он не изменил своего отношения к ним. И вот он с восторгом держал в руке презерватив и не мог налюбоваться на «белую мучнистую субстанцию», на материал, из которого в его детском представлении делались удивительные сверхчеловеки. Белая прозрачная оболочка заключала в себе оклеветанную, прекрасную эссенцию американцев». Едва ли можно найти более гротескную форму для описания мощного впечатления, произведенного американцами на многих немцев, чем у этого автора, который в 1956 году переселился в США, где до самой смерти преподавал литературоведение.[165]
Плакат «Не играй с VD» предостерегает об опасности венерических заболеваний. Немецких «фройляйн» называли Верониками Данкешён – игра слов, связанная с аббревиатурой VD (venereal disease)
Хотя далеко не все впадали в подобного рода экстаз по поводу «скорости, точности и идеального телосложения», которые ассоциировались с американскими солдатами, ступившими на немецкую землю, однако принимали этих парней нередко с удивительным радушием. Едва были уничтожены последние немецкие партизаны и грозную канонаду сменил гул танков, женщины и дети начали выходить на улицы и приветственно махать проезжавшим мимо победителям. Как минимум – от радости, что их освободили не русские, несмотря на то что национал-социалистская пропаганда сделала все возможное, чтобы нагнать на немцев страха и перед западными войсками антигитлеровской коалиции, особенно перед «солдатами-неграми», служившими в американской и французской армиях.[166]
Американцы, британцы и французы и в самом деле тоже совершали военные преступления в Германии, причем особенно отличились североафриканские представители grande nation[167]. Хотя то, что именно этот контингент западных оккупационных войск оставил в памяти немцев такой зловещий след, вполне возможно, объясняется расистскими предубеждениями. То, что считалось типичным для марокканцев, применительно к американцам могло быть воспринято как единичные случаи, которым не стали придавать особого значения. Следует
