с утра до вечера трескал шоколад со сгущенкой.
Богомолов ловили в траве, а потом, собравшись в кружок, сводили двух зеленых монстров и ждали, когда один сожрет другого. Делали ставки. Орали, как водится, спорили, но выигрывал всегда Витек. Он нашел здоровенную особь. Иван даже думал, что Витек своего богомола подпаивал водкой для бодрости, — так то чудовище рвало своих соперников на клочки. Возле Ивановой сумки росла гора из тушенок, колбас и всякой, не успевшей еще протухнуть домашней жрачки.
Испоганил малину Савва…
Как-то вечером, обожравшись галет с мармеладом, запив всю эту гадость «паленой» осетинской водкой, они с Витьком стали тренировать чудовище. Витек гонял его прутиком, богомол страшно водил клешнями, стараясь ухватиться за мнимого врага.
Савва стал кричать, что Витек напрасно жалеет насекомое.
— Это же боец! — завопил Савва, и ткнул в богомола пальцем. Тот его и цапнул. Савва заверещал истошно и рукой об коленку, а потом ботинком и втоптал в пыль несчастную тварь.
— Козел, ты Савва, — печально проконстатировал Витек и под дружный хохот плюнул Савве на ботинок.
Разный народ толкался вокруг.
Рассуждали о будущей службе.
Кто клялся, что войны осталось на какие-нибудь несчастные полгода, и скоро побежит народ с контракта, потому как ходят уже слухи, что боевые деньги — почти по тысяче в день — платить перестанут «и кто тогда будет всей этой хренатенью страдать за бесплатно?»
Кто кидался словцом, что надо всю эту сволочь завалить бомбами, а потом от хребта до хребта закатать асфальтом.
Иван молча отходил от таких компаний. И снова в его душе всплывали воспоминания о днях ушедших, оставшихся в прошлом: в окопах под Аргуном, в подвалах на Старых Промыслах, в Лоркиной перевязочной, в мягкой душистой Шурочкиной постели.
И казалось ему, что мир вокруг него окончательно сошел с ума.
Значит, и он тоже…
В этом хаосе, как всегда, появились журналисты.
Витек что-то брякнул, типа, сидим тут в жестком неудобстве, а обещали золотые горы.
Корреспондент серьезен был.
К нему Савва лезет с расспросами — откуда, чего хочешь? Савва колоритный, на него объектив направили, он ушами стал шевелить и ржет как всегда. Корреспондента обступили, тот видно бывалый — быстро нашел общий язык с таборными.
Тут начальство заявилось.
Корреспондентов оттеснили, зашумели: «Грузиться!»
Как будто так задумано было: тютелька в тютельку сработали корреспонденты. Вроде как их заслуга. А просто так случилось — одно за другое. Чего в жизни не бывает?
Суета началась. Колонну формировали тут же…
Иван подсадил коротышку Витька, закинул в кунг сумку.
«Ну, понеслась», — решил Иван; сам полез — схватился руками за железный борт.
Когда колонна тронулась, долго смотрел Иван назад. Там в пыльном облаке стояли двое: корреспондент с оператором. Иван поднял руку и помахал, вроде спасибо сказал. Вдруг вспомнил, полез в карман, достал и развернул листок с фамилией.
— «Колмогоров Евгений Борисович, комендатура Ленинского района…» Слышь, Савва, в Ленинскую едим ведь?
— А мне по-белому, да. Только не в горы, ноги там стоптал. Шатой этот.
Иван огляделся.
Костя с Витьком рядом.
«Как же это я про полковника забыл? — снова в бумажку. — Колмогоров, Колмогоров…. Что ж, значит, так тому и быть».
Глава четвертая
Примерно во втором часу от полудня полковник Евгений Борисович Колмогоров возвращался в комендатуру из Ханкалы; он трясся на переднем сидении и равнодушно глядел в окно на мелькавшие мимо развалины. Бронированный комендантский УАЗик, обогнав на Минутке растянувшуюся в полквартала военную колонну, промчался на бешеной скорости участок улицы и нырнул в тоннель под Романовским мостом. На блокпосту за мостом водитель моргнул ментам фарами и повел УАЗ меж воронок и канализационных люков дальше, в сторону проспекта Победы.
Терзали коменданта тревожные мысли:
«Стрелочник этот Вовка Филин. Ведь ты смотри, как повернул, гавнюк: пять подрывов за месяц… слабо организована инженерная служба! Резюме бл… Будто я крайний на весь район».
Но что мог поделать Колмогоров? Это, когда один на один, Филин — Вовка, а когда на докладе у командующего — главный комендант города, полковник Филин. Филин, конечно, тоже своих пистонов получил, да все получили. Колмогоров уже привык: как совещание, так одни разговоры — обстановка ухудшается, бандгруппы активизируются, минная война прет полным ходом. Да что говорить! Коменданта с Заводского района рванули ведь? Рванули. А в Старых Промыслах… вся дорога крестами уставлена.
Не в настроении Колмогоров.
Водитель давит на педаль, чуть не подбородком в руль упирается. Двое охранников притихли на заднем сидении.
Вот и его, Колмогорова, Ленинский район… Осятник гадский. Плюнь в окно, попадешь в бандитскую рожу. Да тут — зачищать днем и ночью, тралом морским вытраливать. Менты командировочные отдуваются на спецурах. Саперы комендантские: каждый день — то фугас, то обстрел. Да не приведи бог кого из местных зацепят, — набегут правозащитники, журналисты, всякая сволочь тыловая. Знать по-делу ничего не знают, а вони разнесут по всему свету. Федералы. Это ж ругательством стало! Этим словом теперь малых детей пугают.
Командующий… Понятно… На него сверху давят: война закончилась, новая власть собирается из Гудермеса переезжать в Грозный. А как переезжать, если фугасы на дорогах, по ночам обстрелы, народ местный не знает, кому верить: учителей стреляют, глав районов вместе с семьями пускают под нож, ментов и прокурорских рвут. Комендантские озверели окончательно, с ума посходили. Э-э, да что там говорить…
У Старого рынка водитель влетел в яму — тряхнуло. Колмогоров — чуть не в стекло лбом.
— Сашка, мать… смотри, черт!
— Виноват, тащ… тут быстрее бы надо.
Впереди замаячил бэтер с десантом на броне; у обочины солдаты с щупами.
Водитель кивнул в их сторону:
— Вон, товарищ полковник, централка. Саперы из центральной комендатуры топают, филинские. Чего-то днем их понесло…
Не успел водитель договорить, как вдруг все смешалось: впереди, там, где только что был виден бэтер и солдаты, ярко вспыхнуло. Из серого облака поднялся к небу черный бархатистый гриб, сразу вслед оглушительно громыхнуло.
Завизжали тормоза.
Колмогоров руками вжался в панель: с колен на пол полетели фуражка, папка с документами.
— Накаркали, мать… Давай к обочине — ну!
Тяжелый бронированный кузов повело юзом; водитель, вцепившись в баранку, выровнял машину, нацелившись на разворот, бешено закрутил рулем. Возле подорванной брони стрельнули, потом еще и еще; тяжело закашлял пулемет. Колмогоров жестом удержал водителя, приказал остановиться у вывернутого бордюрного камня, метрах в ста от подорванной брони. «Такое вот, Вовик, резюме», — по лицу своему Колмогоров провел рукой, по щеке: щетинистая щека колючая, а ведь с утра брился! Нервы, нервы…
Один
