Книга Дурка - Гектор Шульц

– Да, Рая. Кровь остановили, хирурга пришлют, чтобы швы проверил. Поехали. Что с палатой?

– Готовят.

– И долго он в этом ступоре будет? – осторожно поинтересовался я. Мякиш повернулся ко мне и кисло улыбнулся.

– Кто знает. Может пару дней. Может пару месяцев. А может и год.

– Ну, блядь. Точно у нас теперь свой Ленин будет, – усмехнулся Жора. Но говорил он негромко, чтобы Мякиш не услышал. – Только тот в мавзолее лежит, а у этого отдельная палата.

По приезду в больницу, не успел я вымыть машину после больного, как поступил еще один вызов. Рая осталась с прибывшим, а её заменила Маша из женского. Только усевшись в машину, она ехидно хохотнула, увидев, как я на карачках вытираю кровь с пола.

– Сильно не натирай, Ванька. Едем к Панковой. Если не повезет, там кровищи поболе натечет. Полюбила она в последнее время руки себе расписывать.

– К Панковой? – удивился я. В голове всплыл образ девушки из отделения, где лежали буйные, и её хриплый голос, повторявший одно и то же имя. Денис.

– Ага. Отец звонил. Говорит, опять срыв. Нет бы в наркологичку оформить, – вздохнула Маша. – Но Папе виднее, кого и куда класть. Привет, Степаныч.

– Здравствуй, Маша. Поехали, – буркнул Мякиш, садясь в машину. Я нахмурился.

– Второго санитара не будет?

– Нет, – отмахнулся Мякиш. – Да и вызов обычный. Не к буйному. Заберем и обратно. Там Иванов опять безобразничает.

– Ну, от Ромки другого никто не ждет, – рассмеялась медсестра. Я не ответил. Только вздохнул и сел на свое место.

Дом, где жила Панкова, находился на Речке. Не самый плохой район города, но когда-то и здесь было шумно. Сюда селили химиков, бывших зеков и прочий сброд, однако в последнее время район изменился и даже похорошел.

Кирыч проехал мимо школы и повернул во двор, застроенный преимущественно «брежневками». Остановился он возле непримечательного подъезда, возле которого, на лавочке, заправлялись пивом какие-то парни, одетые в одинаковые спортивные костюмы. Они, увидев «психкарету», зашлись в шакальем смехе, а один, подняв вверх бутылку с пивом, словно кому-то отсалютовал.

– К Панковой походу опять, – хохотнул он, когда мы выбрались из машины. – Ну, да. Точняк. Дурка приехала.

– Глохни, Зяба, – буркнул другой, покрупнее и вальяжно рассевшийся на лавочке. – Забыл, чо батя Натахин с Котом сделал, когда вы в школе жопы протирали?

– Да, он сдулся уже, Пух, – отмахнулся тот, кого назвали Зябой. – Раньше может и держал власть, а сейчас все. Сам не свой ходит.

– Это второй подъезд? – уточнил Мякиш.

– Ага. Ты к Панковым? – кивнул Пух. Глаза серые, равнодушные. В них плещется хмель и скука.

– Да.

– Шестой этаж. Кнопка в лифте не работает. Езжай до пятого и пехом, – процедил он и, забрав у Зябы бутылку, сделал широкий глоток. – Ты охуел? Хуль ты туда слюней напускал?

– Ничо не напускал, – надулся Зяба и вздрогнул, когда бутылка полетела под ноги. – Кончилось все. Сами все и выдули!

– Присосался, блядь, как пиявка. Чеши в киоск за новой, – велел Пух. Зяба злобно на него посмотрел, но послушно потрусил вперед по дороге. Я же, вздохнув, направился следом за Мякишем и Машей в подъезд.

Подъезд был изгажен, как и многие в нашем городе. Несмотря на то, что стены покрасили знакомой мне болотно-зеленой краской, они все еще хранили артефакты прошлого. Надписи, ругань, корявые рисунки и… слова любви.

– «Дэн + Натаха = Любовь», – прочитал я и прищурился, стараясь разглядеть замазанную краской другую надпись. – «Наташка лучше всех». «Олька и Наташка – подруги». «Дэнчик супер».

– Королева красоты поди была, – усмехнулась Машка, поднимаясь по ступеням за Мякишем. – А сейчас всё. Как все. Обоссатая, грязная и дурная.

– Маша, – снова поморщился Мякиш.

– Иду, Степаныч, иду.

Денис. Это имя постоянно кричала Наташа Панкова, когда её привязывали к кровати санитары. Это имя она шептала ночами, когда я заходил проверить палату. С этим именем она засыпала и улыбалась, когда Денис приходил к ней во сне. А сейчас за ней снова приехала «психкарета». Чтобы отвезти в больницу с грязно-желтыми стенами, где санитары будут жадно пялиться на её грудь. И никто, абсолютно никто, не увидит в ней человека с разбитым сердцем, медленно умирающего от невыносимой боли.

За полгода Наташа сильно изменилась. Вместо красивой девушки, пусть и изможденной, я увидел погасшую и бледную, как свечу, женщину. Предплечья замотаны бинтами, на бинтах кровь, глаза усталые и безжизненные. Она равнодушно посмотрела на Мякиша, который сел на край дивана. Скользнула взглядом по Маше и задержалась на мне.

– Денис? – тихо спросила она. И сама же мотнула головой, понимая глупость сказанного.

– Что случилось, Наташ? – спросил Мякиш, привлекая её внимание. Девушка не ответила. Только робко улыбнулась и отвернулась к окну, за которым качалась от ветра цветущая ветка абрикосового дерева. – Расскажешь?

– Мать её в магазин пошла, а когда вернулась, Наташку в ванной нашла. С руками порезанными, – мрачно ответил за дочь крупный, коротко подстриженный мужчина. Несмотря на мощное телосложение, он будто тоже немного сдулся, как и дочь. Серые глаза, в которых плескалась усталость, были очень похожи на глаза Наташи. – Я всех врачей на ноги поставил, а она… тает, как воск. А все из-за какого-то долбоеба!

– Он хороший, пап, – так же тихо ответила девушка и улыбнулась, посмотрев на письменный стол. Проследив за её взглядом, я увидел на столе фотографию, на которой была Наташа и незнакомый мне рослый парень. Они улыбались, смотря в объектив, и не догадывались, что последует за вспышкой фотографа.

– Её в наркологию надо, Сергей Валентинович, – мягко ответил Мякиш и тут же сжался, услышав зубной скрежет.

– Она давно уже дурью не мается. Осталась одна дурь. В голове её. Так вытащите её! Или мне Папаяннису опять звонить?! – рыкнул он, на миг превратившись в былую версию себя.

– Нет, нет. Вань, отведи Наташу в машину, – побледнел Мякиш, когда до него дошел смысл сказанного. Я кивнул и, подойдя к девушке, прикоснулся к её руке.

– Пойдем? – улыбнулся я.

– Куда? – спросила Наташа. В глазах на миг зажглась надежда и тут же погасла. – Дениса там нет?

– Нет, Наташ. Но там мы тебе сможем помочь.

– Опять на сиськи пялиться будут, – скривилась она. – Трогать, смеяться…

– Я им не позволю, – тихо ответил я и поморщился, услышав гневное сопение отца Наташи. – Я буду приходить к тебе каждые полчаса. Тебя никто не тронет. Обещаю.

– Хорошо, – устало ответила она и, поднявшись с дивана, пошатнулась. Я подхватил её под руку и невольно вздрогнул. Кожа девушки была