совращаем, — добавил Перси с полок.
— Не переживай, Эллиот будет в восторге. Мы профи, — вторила Лекси, потирая ладони.
— Отбрось мирские ограничения, в конце концов. Мы не знаем людских законов, — Перси вернулся, держа руки за спиной.
— Закрой глаза, — попросила Лекси и потянулась к её лицу.
Не зная, куда деваться, Ынбёль и правда зажмурилась.
— Гори огнём, — прозвучало зловещее и очень ликующее.
Левую мочку пронзило драконьей болью, обожгло. Ынбёль взвизгнула и взбрыкнула, но Лекси держала её крепко — точно знала, как прибивать к койке пациентов.
— Ну мы договаривались, — требовательно прошипела она. — Сначала лёд, потом игла!
— Я забыл, — было слишком очевидно, что он врёт. Вторую мочку проткнуло холодом. Иголка вошла ощутимо, но не так болезненно. — Надеюсь, ничем жутким не заразишься.
— Вы прокололи мне уши, — тяжело дыша, констатировала Ынбёль.
— У всех проколоты. Ты была последней.
— Но ты хорошо держалась. Эр-Джей верещал на всю округу.
— У Эллиота, кстати, тоже проколоты. Ему понравится.
— Вы психи, — вымученно ответила Ынбёль. — Почему Эш меня не предупредил?
— А в чём тогда веселье? — прыснули из-за двери.
— Предсказания лучше покупать, — многозначительно сказал Перси, выходя следом. Цинизм и сарказм — непосильное сочетание. — Он видит больше, чем рассказывает. Так ему остаётся хоть какая-то радость в жизни. Пойду хоронить иглу.
Оставшись в чужой комнате и почëсывая горячие проколы, Ынбёль уставилась в потолок. Поправила амулетную подвеску, съехавшую на рёбра. Представила, что лежит на траве — три простыни разных цветов создавали ощущение поляны. Запустила руку в живот игрушки-лягушки (тот был весь в шоколадках).
И вдруг улыбнулась.
Она всё время пыталась предположить, сколько ей нужно будет времени, чтобы свыкнуться со спонтанными выходками ведьм, зеленью, растущей прямо на раковинах, магическими болями и чудесами. Поняла: поздно, уже всё прошло. Только смирение и ответные удары. Иногда — кровь из носа от перенапряжения или от бойни за последнюю чистую кружку.
* * *
Будни шагали своим чередом. Даже на костылях или коченеющих ногах, но всё-таки шли, а хлопоты спасали от полного отрыва от реальности.
Дом ведьм был жутко похож на тот, что шьют из разных лоскутов, странными нитками и хаотичными стежками. Ванная комната, как выяснилось, — безопасный уголок.
Стиральная машина по бокам была облеплена лишайником и при открытии источала запах водолюбивых цветов. Только природные компоненты. Как-то слишком… мило. Домашнее мыло вразброс валялось на полках и в подстаканниках, а мокрая одежда висела на прищепках. Верёвок — куча. На некоторых болтались ботинки и шляпы, с других сыпалось что-то растительное. Ынбёль задела каждое облачко и под конец пути — от двери до стиралки, — была вся в пыльце. Мочки ушей аж пожелтели. Ынбёль несла одежду и чихала исключительно в чёрные вещи Перси. Шкафчик над ванной ломился от микстур, ложек для сиропов, мазей в старых шкатулках, тюбиков и сигарет. Корзина для белья треснула. В неё свалился тот, кого ударило током; и не факт, что это был Эр-Джей.
Удивительно, но на подоконнике — без занавесок или хотя бы газет, что уже необычно, — стоял радиоприёмник. Тоже весь в лишайнике, с кружочками от тушения. Существовало правило: пока играла песня о любви, разрешено было курить в окно. Пепельниц никогда не хватало, хотя неизвестно, куда они девались.
Ынбёль покрутила станции, наткнулась на что-то танцевальное, немного покачалась из стороны в сторону и принялась разделять одежду по цветам.
Эш был в глубочайшем шоке, когда узнал про её стирательные способности. Стоило Ынбёль заикнуться о том, что она в курсе, что и куда насыпать, ведьмы заликовали. «Мы свободны! Мы спасены! — едва не расплакался Джеб. — Я подарю тебе любые травы, проси всё, что хочешь». Ынбёль это повеселило. Она не стала говорить, что не такая уж и глупая: ей же едва ли не с рождения приходилось чистить вещи от вечно льющейся крови.
— Боже, — Ынбёль устала доставать из карманов забытые кулоны, жвачки, конфеты, съедобные звёзды и орешки. — Ладненько, сами виноваты.
Одежда, похрустывающая от мелочи и фантиков, полетела в барабан. Танцуя, Ынбёль залила кондиционер с пометкой «аромамагия», перелезла через ванну и запрыгнула на подоконник. Снова огляделась, почувствовав безопасность.
С потолка, обвязанного верёвками, капало на слоистые коврики. На шкатулке валялась мёртвая оса. Ынбёль подвисла на расцветке, наклонилась к ней почти самым носом и замерла: она точечно фокусировалась сначала на крыльях, потом на глазах и брюшке. Затем испугалась её жуткого вида.
Оса пошевелила крылом. Глаза двинулись. Брюшко надулось.
Ынбёль тихонько себе смеялась и наблюдала за полётом, когда в комнату забежала Лекси. Придерживая шляпу и ругаясь, она рухнула возле стиральной машины. Попыталась выломать дверцу. Затем с болью и драмой посмотрела в потолок, с которого слезливо капало.
— Там был пакетик тростникового сахара, — убито объявила она.
Ынбёль повздыхала, чуть-чуть потянула время и вытащила из кармана находку — пачку приторной чайной добавки, которую Лекси съедала наживую, целиком и полностью.
— Спасительница, — вскрикнула Лекси, вскакивая, прибиваясь рядом и выхватывая сахар. Легко приютилась на подоконнике. Она любила носки, но сейчас ходила босиком, поэтому липла ко всему, до чего дотрагивалась: плитка, ковролин, бортик ванны. Потолок, возможно.. — Ух ты, ты оживила Сциллу!
Оса покружилась над их головами, чудом не ударилась в ножницы, пролетела сквозь зубчики расчёски, со всего размаху врезалась в стекло и на глазах Ынбёль, полных ужаса, свалилась обратно на шкатулку. Как в гроб. Насмерть, конечно. Осталось хлопнуть крышкой.
— В твоём стиле, — рассмеялась Лекси.
Ынбёль ткнула её в тёплый бок и переспросила:
— Сцилла?
— Ага, Джеб назвал, — она уселся в углу окна, положила ногу на ногу и задымила пустотой, изображая тоску. — Сидел вот так, думал о тщетности бытия и разговаривал со мной. Я чистила зубы и очень-очень хотела, но не могла отвечать, а Вёльва спала в большой кружке. Тогда он переключился на осу. Разговаривать с мёртвыми прикольнее, чем со спящими. Так и появилась Сцилла. То ли в честь милого цветочка, то ли в честь морского чудища.
— В честь цветочка, думаю.
— И я, — она просияла. — А сможешь ещё раз оживить?
Ынбёль напряглась. Лекси зачем-то тоже, причём ещё усерднее. Оса не шевелилась, а потом вовсе растаяла в чёрно-жёлтую слизь.
— Ну-у, видимо, — не отчаивалась Лекси, — тщетность бытия её доконала.
Помолчали. В макушки светило утреннее солнце, проходя насквозь и практически выращивая грибы даже на лбах. Ынбёль вдруг спросила:
— А долго ты училась совладать с даром?
— Я называю это дружбой, — безусловно, такое отношение подходило Лекси. Она зубами вскрыла сахар, поделилась половиной и начала есть остатки. Притяжение к сладкому вынуждало её ходить в кондитерскую чуть ли не на рассвете. — Каждую
