схватку с двумя Арнаутами, других греков, орудовавших прикладами ружей и ножами. Валявшиеся тела убитых. И того турка, который стрелял в меня. Моя пуля точно его достала. Он упал на колени, выронил ружье, которое так и не успел перезарядить.
Еще вспышка с оглушительным грохотом у меня за спиной. В другом конце пещеры кто-то вскрикнул и упал. Я обернулся.
– Уходим, скорее! – Это был старик Каймакан Калфоглу.
В руках у него еще дымилась фузея.
Вдруг в пещере шум борьбы стих.
– Семён, ты? – окликнул меня Егор. Он чуть не сшиб меня. – Шпагу опусти. Турки отступили. Но сейчас вновь вернуться. Помоги.
Егор тащил раненого грека. Из семи защитников в живых осталось трое. Из них двое ранены. Мы перенесли их на катер и отчалили. Метакса приказал всем молчать. Женщинам сказал, чтобы они успокоили детей. Весла в воду не опускали. Надеялись только на парус. Благо, крепкий ветер дул с материка.
От того места, где мы стояли минуту назад донеслись хлопки выстрелов. Турки стреляли наугад. Ночь выдалась тёмная. Луну заволокло тучами. Нас они не видели. Несколько пуль прошуршало над нашими головами. Шлёпнулись в воду далеко позади. Вскоре на берегу запылали факела. Но их свет уже не мог достать судёнышко, под завязку набитое людьми. В наш адрес слышались проклятья. Пули поднимали брызги вокруг катера. Одна вонзилась в корму.
Несколько часов мы плыли куда-то, отдаваясь ветру. Все напряжённо молчали, с тревогой прислушиваясь к ночи. Наконец с рассветом причалили к берегу с невысокими скалами. Рядом располагалось небольшое поселение рыбаков. Рыбаки помогли сойти беженцам на берег. Сказали, что за ночь ветер нас далеко отнёс от города. Обещали всех беженцев переправить в Паргу.
Девушка, которую мы выкупили, со слезами обняла нас. Просила сказать имена и обещала каждый день молиться за наше спасение. Я больше ее никогда не видел. Она была стройная, смуглая, черноволосая и чем-то напоминала Софью.
* * *
Императору я писал послание от адмирала Ушакова:
«Благодарение всевышнему богу, мы с соединёнными эскадрами, кроме Корфы, все прежде бывшие венецианские острова от рук зловредных французов освободили. Греческие жители островов и матерого берега, бывшего венецианского же владения, столь великую приверженность имеют к государю императору нашему, что никак не можно описать оную. Едва я только успокаиваю их; не хотят ничего общего иметь с турками: все вообще в присутствии турок кричат, что никакого правления и правителей не хотят, кроме русских, и беспрестанно-восклицают: «Государь наш император Павел Петрович!» Политические обстоятельства понудили меня уговаривать их всячески, что государи наши императоры послали нас единственно освободить их от зловредных французов и сделать вольными на прежних правах, до воспоследования высочайшей конфирмации. Сим успокаиваются они только потому, что надеются на будущее время непременно остаться под Россиею. Хотя я знаю, что политические обстоятельства сего не дозволят, но как эти бедные люди после останутся и на каких правах, неизвестно: мы узаконяем их теперь и доставляем спокойствие»
Император ответным письмом давал Ушакову самые широкие полномочия и требовал подробности экспедиции.
Следующим посланием Ушаков писал:
«Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу: прежде бывшие венецианские острова, большие и малые, все нашими соединёнными эскадрами от французов освобождены, кроме острова Корфу, который содержится эскадрами нашими в блокаде. Берега от полуострова Мореи, простирающиеся к венецианскому заливу, также от французов освобождены, обыватели всех оных мест столь привержены и преданы вашему императорскому величеству, я не в состоянии описать той великой приверженности, какая действительно от душевного рвения их явственна, а особо когда пришли мы с эскадрами к острову Занте, встречены жителями оного острова так, как во всеподданнейшем рапорте моем от 26 минувшего октября объяснено, редкое гребное судно и лодка показали, на которых не было бы российского белого флага с Андреевым крестом, когда по надобности я сходил на берег и был в монастырях и в церквах, от стеснившегося народа по улицам и от устраняющегося на обе стороны нельзя было пройтись от чрезвычайного крику, беспрестанно возглашающего имя вашего императорского величества «Виват Павел Петрович, виват государь наш, Павел Петрович!» Генерально почти во всех домах и из окошек оных выставлены висящие флаги первого адмирала, несколько тысяч таковых было видно по всем улицам на белых платках и на холстине нарисованные Андреевым крестом, также из окошек развешано было множество одеял, платков и разных бумажных и шёлковых материев. Женщины из окошек, а особо старые, простирая руки, многие крестясь плачут, показывая видимость душевных действиев, какие в них от удовольствия происходят, малолетних детей выносят, заставляют целовать руки у офицеров, даже и у служителей наших, словом, во всех островах замечено мною в рассуждении обывателей чрезвычайная приверженность к вашему императорскому величеству, таковой вид наносит товарищам моим (туркам) неприятность, но я всеми способами – учтивостью и ласкою стараюсь их успокоить всех, знатных первейших жителей, приходящих ко мне, всегда посылаю к Кадыр-бею, командующему турецкою эскадрою, для оказания такового к ему почтения, и с просьбами, с какими ко мне приходят, к нему также посылаю, и все дела касающиеся решаем вместе общим нашим согласием».
«Одно только сумнительство со мною встретилось, когда Али-паша, командующий на берегу турецкими войсками, разбил в Превезе французов и покусившихся быть вместе с французами несколько жителей, по побеждении их в Превезе, перерезаны все, кто только ни попали в руки, старые и малые и многие женщины, а достальных, которые взяты женщины и ребята продаются торгом подобно скотине и отдаются в подарки, прочие же разбежались в разные острова и наполнили оные стоном и плачем, которые же после осмелились возвратиться в Превезу и с теми же поступлено жестоко и многие лишились жизни, достальные не смеют возвратиться. По убедительным просьбам от таковых людей писали, и я и Кадыр-бей учтивые наши письма к Али-паше и для успокоения жителей просиди его всех оставшихся жителей города Превезы, равно и взятых пленными жителей же из разных островов великодушно простить и освободить, но незаметно, подействуют ли наши просьбы.
Все прочих мест береговые жители, прежде бывшие в венецианском владении, видя чрезвычайные жестокости, пришли в отчаянность и озлобление, а особо обыватели города Парга, хотя неоднократно пашою принуждаемы были нескольким люди подписать договоры, какие он им приказал сделать, но все общество не принимает их и слышать не хочет; в город и крепость его и войска, от него посылаемые, не впущают, подняли сами собою российский флаг на крепости и из рук его не выпускают, неотступно просят от эскадр наших покровительства. Я писал об них Али-паше и к ним писал, чтобы они
