белокаменный храм-красавец, ожидая, пока Андрей припаркует машину.
На площадке у входа в Успенский собор было многолюдно. Три гида одновременно вещали перед группами туристов.
– Давай пристроимся к какой-нибудь группе, – предложила Катя, – и послушаем, что будет рассказывать экскурсовод.
В храме повеяло прохладой. Несмотря на большое скопление народа, гулкая тишина разливалась под его сводами.
Сам не зная как, Андрей оказался у заветного саркофага. Странное волнение вдруг охватило его, и сердце сжалось в груди. Без отрыва глядел он на чёрное облачение монаха и лежащий у изголовья старинный меч, не в силах двинуться с места и не замечая ничего вокруг.
– Что с тобой?! – с тревогой взяла мужа за руку Катя. Рядом с ней стояли дети, молча глядя на отца.
– Послушай, тебе не кажется, что меч какой-то маленький? – с трудом ворочая пересохшим языком, спросил у неё Андрей.
Он не замечал проходивших мимо людей, пристально, с удивлением смотревших на него. Как не замечал он и слёз, градом катившихся по его лицу.
Москва, март 2010 г.
Ты мой самый маленький, самый лучший дружок!
Рассказ
Май, цветущее, щедрое на солнце время. Нет ничего лучше первой изумрудной зелени и запаха весны. Геннадий вышел из машины и, разминая на ходу затёкшие от долгой езды ноги, направился к ограде открывать калитку дачного участка. Солнце пригревало, звенело всё вокруг от пения птиц, и воздух пьянил хвоей, словно хмельным напитком.
«Соседей ещё мало, – пришёл к выводу мужчина, бросив взгляд на длинную, уходящую к лесу дорогу, на которой заметил лишь два дальних автомобиля. – Похоже, не все закончили ещё свои зимние дела в Москве – не до огородов пока. А вот мне повезло – целая неделя отдыха!»
Неделя «нарисовалась» неожиданно. Университетская группа, в которой Геннадий преподавал арабский язык, задержалась на практике, и он пока до её возвращения мог позволить себе расслабиться. Впрочем, о полном отдыхе речь не шла. Скорее, он был командирован за город домочадцами с целью доставить сюда весь наскоро собранный начальный скарб, предназначенный к открытию дачного сезона. А также подготовить условия переезда: протопить дом, остывший за долгую и суровую зиму, подключить воду, поменяв треснувшие от мороза уличные краны, собрать и сжечь прошлогоднюю листву и прочее.
Мужчина достал из кармана связку ключей и сделал пару осторожных шагов по влажной ещё земле, глядя себе под ноги. В этот момент мимо него, немного сбавив ход, протрусила незнакомая дворняга, на секунду скосив в сторону мужчины полные глубины чёрные глаза. И тут же побежала прочь.
«Вот деловая колбаса, – по-доброму, с внутренней усмешкой оценил псину Геннадий, – должно быть, не слишком голодная, раз ничего не просит».
Но весёлое настроение неожиданно оставило мужчину. Ему вдруг показалась знакомой эта собака и особенно – вопросительный взгляд её чёрных глаз. И как будто бы что-то связано было с ней…
«Чья она? Где я мог её видеть? Ведь точно же видел, – мучился вопросами мужчина, борясь с неподдающимся замком. – Чёрная с белым расплывчатым пятном на боку?..»
И вдруг воспоминание о далёком нахлынуло волной. Стало тесно в груди. Геннадий опустил руки и невольно поглядел вслед дворняге. Собака была уже далеко.
«Ну точно как она – Клякса!»
* * *
Наступило утро пятницы – мусульманского выходного дня. Геннадий проснулся уже давно и сейчас пил кофе со сгущённым молоком, сидя на кровати. Перед ним на стуле лежала пачка любимых сигарет «Кент», и он потянулся к ней, чтобы закурить. Но прежде чем достать сигарету, вдохнул с наслаждением запах фирменного табака: «Эх, хорошо!»
В Союзе в 70-х таких сигарет не было и в помине. Иногда из иностранных «выбрасывали» болгарские, реже – кубинские. Свои же, отечественные, ещё надо было сушить на батарее – табак то ли от долгой транспортировки, то ли от издержек хранения зачастую оказывался сырым.
А тут, в Северном Йемене, куда его командировали после окончания института для работы в качестве военного переводчика, в любой самой захудалой лавке – роскошь! И «Три пятёрки», и «Ротманс», и сигариллы – что-то среднее между сигаретами и сигарами. И, между прочим, всё то же советское сгущённое молоко и даже «Боржоми». Спросите откуда? Эти продукты довольно часто оставались после дальних воздушных перелётов из СССР в Йемен, и экипажи «Аэрофлота» пользовались этим – меняли их у местных торговцев на японскую технику: магнитофоны «Акай», «Нивико», «Пионер». Одним словом, на «дурмашины» (местный сленг у переводчиков и командированных советских специалистов), дефицитный в Союзе товар.
Геннадия и нескольких его товарищей, прилетевших вместе с ним в Сану, поселили в дом, более напоминавший своим внешним видом каменную цитадель с окнами, выходившими на грязную улицу и на не менее грязный закоулок, ведущий к массивной двери их жилого помещения. И только одно окно в комнате Геннадия смотрело во внутренний дворик – маленький квадрат, зажатый со всех сторон каменными, серого цвета стенами. В середине квадрата росло старое дерево с кривым стволом, вокруг которого было нечто похожее на каменное обрамление или песочницу.
Дворик оставался маленьким неприступным островком хозяйской семьи. Русские не имели к нему никакого доступа. Иногда здесь появлялась щуплая фигурка укутанной в разноцветные тряпицы женщины, которая садилась на корточки и стирала в большом медном тазу бельё, выплёскивая мыльную воду прямо на камни себе под ноги.
Геннадий никуда не торопился в то утро. Он сидел, наслаждаясь кофе и «вкусной» сигаретой, и одновременно разглядывал свою комнату, не переставая удивляться её непередаваемому местному колориту.
На противоположной стене прямо на уровне глаз мужчины была выдолблена неглубокая продолговатая ниша, которая служила и полкой, и шкафчиком, и трюмо одновременно. Туда можно было положить книгу, поставить парфюм или чашку с блюдцем, разложить какую-нибудь другую мелочь. Точно такое же незамысловатое архитектурное решение имелось за спиной у Геннадия.
Единственное узкое окно в комнате в верхней своей округлой части было украшено рукотворным калейдоскопом, собранным из неровных разноцветных стекляшек, напоминавших битое бутылочное стекло. Этот грубый «витраж» расцвечивал всю комнату, когда через него проходили, преломляясь, солнечные лучи. В эти моменты в сером невзрачном помещении бушевал лучезарный праздник.
Переводчики прилетели в период дождей. В Сане, столице Северного Йемена, в те времена ещё отсутствовала городская канализация. И запахи после ливней стояли соответствующие. Вся надежда возлагалась на скорую перемену погоды, на жару, при которой нещадное солнце непременно убило бы всё: и нездоровую сырость, и «чудные» запахи. В ожидании перемен лишний раз на улице русские старались не появляться.
Вдруг за окном послышался детский голосок, тихо напевавший весёлую песенку: «Инта я асгари, инта я асхаби…»
