Книга Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

— Сука! — Ругается он, и всхлип прорывается у меня из горла, и я не могу его сдержать.

Я волочусь по земле, отталкиваясь телом назад, подальше от мужчин, и платье сбивается вокруг моих ног, обнажая бедра и скребя их о шершавые булыжники. Но если раньше мне казалось, что никакие мои слова их не остановят, то теперь я знаю это наверняка.

— Давай оттащим ее в спальню и научим бразильскую шлюху хорошим манерам, — говорит тот, кто меня ударил, и мое сердце колотится в горле, а глаза вот-вот выскочат из орбит.

Я судорожно трясу головой, отрицая это. Нет, нет, нет. Пожалуйста, нет. Если ты существуешь, Господи, пожалуйста, не дай им этого! Прошу я его, но, похоже, сегодня он не желает меня слушать. Я борюсь и наконец обретаю голос.

— Отпустите меня! Отпустите меня! — Кричу я, забыв о своем итальянском, когда четыре руки касаются моих рук, пытаясь поднять меня с земли. Я упираюсь, стараясь любой ценой сделать так, чтобы они не смогли сдвинуть меня с места.

— Tasi! Porca puttana! (Заткнись, грязная шлюха), — говорит один из них, но я не знаю, кто именно, полностью потерявшись в попытках освободиться. Я царапаюсь о них и борюсь, но вопреки всем моим усилиям они поднимают меня. И когда взгляд того, кого я ударила между ног, встречается со мной, ненависть, которую я вижу, заставляет меня замереть.

Я борюсь еще сильнее и кричу еще громче, пока меня тащат к краю тропинки, ведущей к главному дому. Мне кажется, что моя грудь вот-вот взорвется от того, как сильно бьется мое сердце, и в этот момент горькое осознание того, что я не смогу остановить их, вот-вот распространится, как яд, по всем моим венам, когда сзади нас раздается голос, который звучит громче моих криков и оскорблений нападавших.

— Che cazzo sta succedendo qui? (Что, блядь, здесь происходит?).

Один из мужчин отпускает меня и поворачивается лицом к голосу. Он становится пепельным, и исчезновение алкогольного жгучего состояния с его лица заставляет остальных тоже повернуться.

— Консильери, — произносит тот, кого я пнула, прежде чем тяжело сглотнуть, а двое других полностью разворачивают свои тела к новичку. Тот, что держит мою руку, заставляет меня сделать то же самое, и я впервые сталкиваюсь лицом к лицу с советником мафии. Рафаэла рассказывала мне о нем, о его роли во всем этом.

У мужчины светлые волосы, зачесанные назад, темные глаза, на нем костюм и галстук, но холодность, которая его окружает, — первое, что бросается в глаза. В моей груди бьется надежда, что вместо того, чтобы помочь мне, этот человек может решить присоединиться к планам других. Трое нападающих на меня — мерзкие животные, но по отношению к тому, кто в этот момент разглядывает меня с ног до головы, в нем есть что-то не просто смертоносное, в нем есть что-то просто мертвое. Он продолжает разглядывать троих мужчин и останавливается на том, чьи яйца я размяла.

Его взгляд задерживается на нижних конечностях солдата еще на две секунды, которых достаточно, чтобы понять, что попытка труса сохранить нормальную позу провалилась. Советник знает, что ему больно. Наблюдательный взгляд новоприбывшего обращается назад, как будто он может увидеть, несмотря на плохое освещение, след, оставленный весом моего тела, когда меня тащили на ногах с середины мощеной дорожки сюда.

— Кажется, я задал вопрос, — говорит он по-итальянски, когда никто из троих, окружающих меня, не проявляет особого интереса к нарушению тишины, установившейся с момента его появления. Звук его голоса конкурирует с грохотом моего сердца в ушах.

— Ничего не случилось, консильери, — отвечает тот, кто все еще держит меня за руку, и глаза блондина в костюме снова опускаются вниз по моему телу, отмечая испорченное платье, поцарапанную кожу и, наконец, болезненную сторону моего лица, которое, вероятно, распухло и покраснело.

— Мне кажется, это не пустяк. — Спокойствие. Каждое его слово произносится в абсолютно спокойном темпе.

— Мы просто празднуем начало сбора урожая. Мы собирались перенести вечеринку в общежитие.

— А твой Дон знает, что его новый питомец — ваш почетный гость? — Я не успеваю обидеться на то, что меня назвали питомцем, потому что облегчение, нахлынувшее на меня при его следующих словах, почти так же велико, как и опасения, и сметает все мысли и эмоции, которые занимали мое тело. — Давайте скажем ему, — объявляет он, протягивая руку в сторону дорожки, ведущей к главному дому, и отдавая приказ, замаскированный под приглашение. — Джентльмены.

ГЛАВА 23

ВИТТОРИО КАТАНЕО

— Ma che diavolo (Что за черт)? — Удивление в голосе Тициано останавливает меня, когда я сажусь в машину.

Я оборачиваюсь, ища причину его восклицания, и сцена, которая приближается к нам, заставляет меня слегка наклонить голову в сторону. Фонари во внутреннем дворе дома освещают консильери, возглавляющего группу из трех солдат и Габриэллы.

Платье девушки грязное и рваное, она опускает юбки, пытаясь скрыть ноги, которые, даже с расстояния, я вижу в царапинах. Ее лицо опухло и покраснело, но даже это не скрывает выражение страха перед встречей со мной.

Один из мужчин хромает, несмотря на все его попытки идти нормально, а двое других выглядят невредимыми. Хотя то, как они опускают рукава рубашек, говорит о том, что они пытаются что-то скрыть.

История рассказывает сама себя, и со скоростью, пропорциональной тому, как я ее понимаю, инстинкт насилия наполняет мои вены. Мой гнев растет с каждым шагом группы, делая образ совершенно потрясенной Габриэллы более четким. Одна только мысль о том, что нечто подобное произошло на моей территории, под моей властью, заставляет контроль, всегда столь естественно поддерживаемый, угрожать выскользнуть из моих пальцев.

Когда от группы меня отделяет всего метр расстояния, я делаю шаг, намереваясь поднять лицо Габриэллы и лучше оценить ее состояние. Ее глаза устремлены в пол, и она единственная, кто не шевелится при моем приближении, боится. Я тут же отступаю.

Я сжимаю руки в кулаки. Взгляд, который я направляю на мужчин, также является их приговором. Любой, кто находится в пределах этой территории, считается владением Ла Санты. Любое нападение, каким бы незначительным оно ни было, направлено не против конкретного человека или вещи, а против власти и верховенства Саграды, и это никогда не будет терпеться.

Работа дона — это, по большей части, бюрократия, лоббирование и управление: кризисами, людьми и бизнесом. В