безобразность, были так естественны, для нас, так по молодости желанны, начали исчезать из нашего общения. Некоторые фразы исчезли из наших бесед. Я уже не мог запросто предложить своей подруге: – «Тонечка, радость моя, вон на полу валяется ручка. Нагнись пониже, подними ее. И не забудь при этом по шире расставить свои ножки – я трахну тебя под попку в этот момент!» Да и самой Тонечке такая вульгарность вряд ли могла бы теперь нравиться. Мы нашей этой нарочитой вульгарностью, что называется, наигрались вдоволь.
Мне в голову пришло странное понимание и странное сравнение: а ведь наши отношения – сплошной половой акт! Именно так. Мало того, что интим занял так много места в них, но и сами отношения так были похожи на него по всем своим временным и эмоциональным параметрам. Было здесь все: и романтическая прелюдия, и игра, и начало самого действа и пик высоты со всем своим безумием и странным поведением… и конец так же был неизбежен. Оставалась маленькая надежда на то, что аналогия достаточно верна, и предполагалось чувство облегчения и удовлетворения. Правда, не мог я понять тогда, в чем это может выразиться.
Неприятное понимание сформировалось, но время для вопроса «что теперь делать?» еще не наступило.
В один из таких скучных вечеров я смотрел в окно на крапчатые от дождя лужи. Образ моей милой еврейской избранницы уже приобретал грустный взгляд. Но запас новизны наших отношений представлялся мне еще довольно приличным, и этим я, пока еще легко, успокаивал себя и гасил грустные мысли.
И так, виртуальное общение по радиостанции в эфире поднадоело, я сидел у окна и смотрел на дождь, и, под его постоянный белый шум, немного тосковал вообще и по Тонечке Воробьевой в частности. Второго было больше, и, зная латинское выражение: Similia similibus curantur – подобное излечивается подобным), в такие часы я вспоминал какое-нибудь наше особо безобразное тесное взаимодействие.
И вот, в одно из таких моих мыслеблудий, я очень точно определил, что нас обоих привлекает именно необычность условий наших соитий и именно необычность самих соитий. Мало того, чем эта необычность проявлялась больше, тем ценнее было мое воспоминание. Необычность в основном генерировал я, а Тонечка Воробьева с удовольствием принимала результат моей генерации. Мало того, тяга к увеличению дозы необычности по известному закону росла, а сдерживающие необычность силы падали. Дальше – больше. А где граница этой необычности? На что готова пойти моя сексуальная партнерша? Чего-то конкретно извращенного я Тонечке не предлагал никогда, да и сам не очень к этому стремился. Но одна мысль внезапно заставила трепыхаться мое любвеобильное сердце и не только его… Я вспомнил свою встречу с ее сестрой-близняшкой Аней. Подхлестнутый большой дозой необычного, разум сразу заработал вовсю. Подключилось и начало развиваться воображение. Предвкушение в принципе возможного не просто грело душу, обжигало!
Во мне поселилось жгучее желание. И называлось оно так: я хочу трахнуть Анечку Воробьеву…
И опять, дальше – больше: я хочу трахать их обоих и, причем сразу!
Тут я понял, что мое воображение разрослось до непозволительного и вряд ли возможного реального события, и его следует обуздать. По моей прошлой встрече с Анечкой я понял: Анечка – тихоня, игрупповуха совершенно исключена. Да и все остальное наверняка исключено. Это понимал разум. Однако желание уже родилось, жило и развивалось, совершенно не обращая на этот разум никакого внимания. И именно невозможность, то есть, некий запрет этого действа и питал это мое желание, придавал ему силу.
Память подбросила короткие моменты нашей тогдашней встречи и подбросила избирательно, и логика заработала только в одну сторону.
Тогда Анечка даже обязательной пощечиной меня не удостоила, даже не оттолкнула меня. Мало того, в воспоминаниях моих я увидел, что, в какие-то моменты, у нее возникло желание быть благосклонной к моим действиям. Потом, когда Тонечка спрашивала, как глянулась мне ее сестра, я поймал в ее взгляде какое-то лукавство. Конечно, это могла быть всего лишь радость от удавшегося розыгрыша самого меня, но могло быть и что-то другое…
«А вот интересно, – продолжало развиваться мое желание, – насколько подробно Анечка рассказала сестре о нашей встрече?»
Вот тебе и здрасьте! Скучал, скучал… а тут! Почему-то вспомнилось окончание дурацкого детского «садистского» стишка, правда, немного переделанного взрослым сознанием: «…Только из бочки он высунул нос, добрый Амурчик спичку поднес».
«Надо будет обязательно поспрашивать Тонечку, только очень аккуратно, что рассказала ей сестра. Что-то мне говорило о том, что сестры-близняшки могут быть друг с другом очень откровенны. А если Тонечка знает о моей тогдашней вольности в отношении ее сестры и при этом не выказывает не только ревности, а вообще никакого негатива? Что же это получается? У нее к этому имеется… интерес?»
«Нет. Не всегда все так просто!» – во всю глотку кричал мой разум.
«Да чего же тут сложного, ведь так и есть! Трахни их обеих по очереди!» – тихо шептало желание. И шепот этот был куда громче!
Я не спал полночи. Душу заразил вирус и развивался он на благодатной почве весьма прогрессивно.
Под утро я забылся…
…В тесной мониторке собралась толпа. В ней чудесным образом поместились все: и обитатели второго этажа, и цеховые рабочие. Лезли вперед Лилиана Владимировна с Фантомасом-Димой; прыгала от радости и хлопала в ладоши лаборантка Леночка; Лешка угрюмо смотрел на нее и укоризненно качал головой; в углу на измятой стремянке (такая валялась в груде металла в цеху) пустобрехом Мишкой нетерпеливо ерзал Исаев; Эдик с огромной алюминиевой кастрюлей на голове, похожей на царственный немес фараона, задирал вверх подбородок и поигрывал старыми наручниками; с экранов мониторов взирали на все это четыре (по числу мониторов) философа Ницше. Грандиозные усы их не помещались в экраны и лезли наружу.
Совершенно одинаковые Леночка и Тонечка стояли на диване на коленках и вздымали ввысь одинаковые попки.
С потолка прогремел величественный церковный бас: «Время пришло! Трахни их по очереди и определи – где кто. А не определишь… будет тебе пипи– и– и– и– ндра!»
«На потолке прячется Постнов», – догадался я, узнав его коронное слово.
Алюминиевая кастрюля с грохотом свалилась с головы Эдика… и я проснулся.
Уже в реальности, правда, не совсем понятной, кастрюля грохнулась еще раз. За стеной.
«Коля проснулся» – понял я.
А еще я понял, что сегодня суббота, и Тонечка Воробьева не придет.
Из дома я позвонил Тонечке Воробьевой. Трубку взяли сразу, как будто ждали моего звонка.
– Алло, – просто ответила Тонечка Воробьева.
– Тонечка, радость моя, привет, – начал я, – скучаю без тебя!
Тонечка долго не отвечала. Затем
