— Вам не кажется, что вы несколько демонизируете «Штази»? —невесело усмехнулся Эльнер.
— Мне кажется, что вы их просто недооцениваете, — парировалДронго. — Это была одна из самых эффективных и лучших спецслужб в мире,особенно их разведка. Боюсь, у вас еще осталась эйфория после объединенияГермании. Вам кажется, что вы победили и можете не обращать внимания наподобные мелочи.
Вернулся Герстер. Он что-то недовольно буркнул. Всезамолчали. Дронго терпеливо ждал, когда ему наконец переведут слова хозяинакабинета. И Нащекина наклонилась к нему.
— Он ни разу не обращался за врачебной помощью. Его триждыосматривали врачи — сердце, легкие, почки, печень. Все было в идеальномпорядке. Он вообще был очень здоровый человек. Но врач говорит, что потрясениепосле смерти жены могло сказаться на его сердце.
— Могло, — согласился Дронго. — Почему вы не провелидактилоскопирование трупа?
— Каким образом? — разозлился Эльнер. — Труп пролежал в водепочти сутки. Пока организовали спасательные работы, пока вытащили автомобиль…Или вы думаете, что в течение такого времени у него могли сохраниться достаточночеткие рисунки на пальцах? Может, нам сейчас провести эксгумацию трупа ипопытаться проверить отпечатки его пальцев? После того, как он полтора месяцапролежал в земле?
— Это невозможно, — заявил Герстер. По-английски он говорилс сильным акцентом. — Труп не сохранился.
— Что? — на этот раз были изумлены все, даже Эльнер.
— Нашли его старое завещание, — смущенно пояснил Герстер. —Гейтлер просил кремировать его труп.
— И вы это сделали?
— Примерно месяц назад. Мне очень жаль, я узнал об этомтолько сейчас.
Дронго нахмурился. Все обстоятельства были против них.Нащекина подумала, что они напрасно совершили это путешествие. Все можно былоузнать из Москвы. Если трупа уже нет, значит, не может быть никакихдополнительных проверок.
— Он был дважды ранен, — вспомнил Дронго, — на его теледолжны были остаться шрамы.
— Это указано в акте, — подтвердил Герстер, — два ранения.Патологоанатомы отметили рубцы на его теле.
— Все совпадает, — безжалостно добавил Эльнер, — это былГельмут Гейтлер, как бы вам ни хотелось думать иначе.
— Мне кажется, вы просто внушили себе, что погибший мог бытьдругим человеком, — заметил Герстер. Он тоже понял, что приехавший эксперт незнает немецкого языка.
— Я не верю, — упрямо заявил Дронго, — таких совпадений небывает. Я не верю, что у здорового шестидесятидвухлетнего человека вдруготказало сердце именно в тот момент, когда он купил подержанный автомобиль. Иточно свалился в реку. А потом вы находите его завещание, где он проситкремировать его тело. И плюс все случившееся вокруг этой странной и такойсвоевременной смерти. Я не верю…
— Это ваше право, — равнодушно заявил Эльнер.
— Завещание, — вспомнил Дронго. — Вы сказали «старое завещание».Насколько старое?
— Десятилетней давности, — ответил Герстер. — Он оставил егоу нотариуса.
— Тогда еще была жива его жена, — напомнил Дронго. — Какоестранное завещание. Совсем как-то не по-немецки. Ведь они прожили с женой многолет. Он должен был отметить, что хочет быть похоронен рядом со своей супругой.Тем более что тогда они были живы и никто не знал, кто уйдет первым. Еепохоронили на кладбище, а его тело кремировали. Это очень не по-немецки.
— Бывает, что человек боится захоронения, — отметил Герстер,— в моей практике такое случалось. Некоторые боятся, что их похоронят живыми.Это своего рода фобия.
— У генерала «Штази» могла быть такая фобия? — не поверилДронго. — Давайте найдем нотариуса, который фиксировал завещание. И узнаем,насколько оно «старое».
— Как вы сказали вас зовут? — спросил Эльнер. — Я, кажется,где-то про вас слышал. Вы не тот самый Дронго, о котором ходит столько легенд?
— Нет. Тот придуманный персонаж из сказки, а я реальныйчеловек.
Россия. Москва. 14 декабря, вторник
В этот вечер Гейтлер наконец сообщил Дзевоньскому, какуюпремьеру он выбрал. С этого момента начался новый этап их совместной операции.
— А я уже нашел человека, который может провести рекламнуюкампанию, — отозвался Дзевоньский, — его характеризуют как гения в областирекламы. Холмский Аркадий Яковлевич. Я попросил собрать о нем материалы. Емушестьдесят лет. Он четырежды был женат, трое детей от разных браков. Провелнесколько рекламных кампаний. У него небольшая фирма, где работает он сам и несколькосотрудников. Однако фирма лишь ширма для его истинных талантов. Он умелопроводит разные рекламные кампании, в том числе пиар-акции для разного родаполитиков — депутатов, сенаторов, губернаторов. Говорят, этот человекотличается поразительной неразборчивостью в средствах ради достижения своейцели. Он вхож в самые различные круги, среди его знакомых даже членыправительства…
— Возможно, подходящая кандидатура, — согласился Гейтлер, —но вам нельзя с ним встречаться. Слишком опасно. У вас есть подходящийкандидат? Только не говорите мне про вашего Гельвана. Он навернякаисполнительный помощник, но абсолютный кретин во всем, что касается мозговойдеятельности. Нужен другой, более гибкий и толковый человек.
— У меня есть такой. Он хорошо говорит по-русски. Работаеткорреспондентом западных изданий в Варшаве. Я вызову его и поселю в«Метрополе», где он сможет встретиться с Холмским.
— Как его зовут?
— Ежи Курылович. Он достаточно известный журналист в Польше.Мы с ним давно знакомы.
— Он знает ваше настоящее имя?
— Разумеется, нет. Я для него пан Дзевоньский, коммерсант изЗападной Европы. Почему вы спрашиваете?
— Я в который раз напоминаю вам, что решающее условиевыполнения поставленной задачи — это абсолютная секретность. Ваш туповатыйпомощник Гельван знает о нашем существовании. Это уже неприятно.
— Мой «туповатый помощник» блестяще провел операцию повашему «убийству», — недовольно напомнил Дзевоньский. — Тогда вы были довольны.
— Тогда да. Но я подозреваю, что он всего лишь точновыполнил ваши и мои распоряжения, что, согласен, тоже неплохо. Тем не менее онзнает обо мне и знает о том, где мы с вами живем. Плюс четверо ваших«наблюдателей», плюс наши охранники, кухарка, горничная, плюс водитель, которыйвозит меня, и водитель, который возит вас. Пальцев одной руки не хватит, чтобывсех перечислить.
— Никто ничего про нас не знает, — возразил Дзевоньский. —Только Гельван примерно представляет, зачем мы здесь. Но ничего конкретного.
