с ним в таком тоне. Между ними много недель царил мир, Вортигерн подшучивал над ним, отмахивался от его страхов, обсуждал тонкости игры в оловянное царство — но ни разу не выказывал ярости или злобы.
— Видно, да только толку нет, Полу-бритт, — процедил император. Он медлил, будто подбирая слова, но затем отмахнулся. — Послали к саксам?
Амброзий кивнул.
— К Утеру?
— Ещё нет.
— Так за какой же радостью ты тут стоишь, Полу-бритт?
Центурион не выдержал.
— А ты хочешь стоять после Утера? В собственном доме?
Император ничего не ответил, но Амброзий почувствовал, как вокруг него задрожал воздух от ярости.
— Как скоро мы можем выступить?
— Мои люди почти что готовы. Люди Хенгиста… Я думаю, в полдень мы двинемся в путь.
— Скажи Утеру, чтобы брал побольше людей. Я не раздаю олово даром. Эй, Полу-бритт!
Амброзий задержался у выхода. На мгновение он почувствовал себя Мирддином, собственным сыном, его глаза и слух, сердце будто бы стали зорче, острее, он явственно ощущал присутствие новой скрытой угрозы, и ему хотелось поспешить к другой, открытой и явной.
— У Утера командует войском теперь Лодегранс, — сказал император. — Ты предупредишь брата, все верно, но прежде скажи саксу, чтобы тот поднял всех людей. Так мы быстрее управимся.
Амброзий опешил. Он вспомнил, как расцвел этот сорняк в тени его брата, с какой самодовольной ухмылкой разъезжал Лодегранс в его свите, как поглядывал на Ровену и ее братьев-бретвальд, будто на равных — так, значит, вот до чего дошло дело? — он правая рука Утера, его брата-мерзавца.
— Лодегранс теперь командует людьми со стены Адриана? — выходит сакс занял его, Амброзия, бывшее место. — Я не слышал об этом.
— Я тоже о многом хотел бы не слышать, — перебил император. — Сейчас не время для этого, Полу-бритт. Ступай и сделай наконец-то хоть что-то, как должно.
Амброзий холодно кивнул, не став спрашивать, что творится в голове хозяина оловянного царства.
***
Отбывали спешно. Как и подумал Амброзий, Хенгист, услышав, что тракт к оловянной шахте проходит как раз рядом с войском уладов, тут же выделил целый отряд, остротой мечей превосходящий и Утера, и даже Вортигерна из Повиса. Долго говорить с Лодегрансом Амброзию не пришлось, чему он был крайне признателен. Когда он заявился в его провонявшую потом и брагой берлогу, сакс оскалился и взялся за меч, на его лице бродила хищная самодовольная улыбка, будто он говорил: «Ну вот, наконец-то. Наконец-то ты сам явился ко мне. Твоя смерть будет долгой и очень кстати». Но у Амброзия не было времени на эти игры. Он быстро повторил ему то, что рассказал Вортигерну — про уладов, про корабли — Лодегранс не сильно расстроился. Ухмылка слетела с его лица так же быстро, как появилась, сменившись выражением делового безразличия — ему было все равно, с кем сейчас драться, счеты он может свести и потом. Он кивнул, сказал, что передаст его слова Утеру, за что Амброзий был разбойнику очень признателен.
К полудню того же дня они, силами троих повелителей, выступили на запад.
Амброзий снова ехал возле Килуха, благоразумно предоставив участникам нового мира на острове, возглавлять их отряд. Им есть о чем поговорить. Об олове и уладах. О наживе и славе. Ему лучше держаться подальше, особенно если император не в духе.
Амброзий помнил, как они уезжали — поспешно и быстро — привычная походная суета свелась к минимуму, никто не хотел, чтобы пираты Ибернии прознали про залежи касситерита на острове, от них и так в последнее время не было никакого житья. Помнил Амброзий и прощание Вортигерна с хозяйкой Повиса — тот лишь во всеуслышание крикнул, что на время похода его жена остаётся за главную, что каждый обязан ее слушаться, как императора. Не провел грубой ладонью по ее теплой щеке, не щекотал на прощанье своей грубой щетиной ей шею при поцелуе, не пропустил пшеничные пряди сквозь пальцы — все это изрядно разнилось с их встречами после свадьбы, когда оба не стеснялись выказывать свою привязанность на людях. Ровена смотрела на мужа недоуменно, но та была дочерью и сестрой повелителей и вождей — она не задавала вопросов и лишь потупила взор. Когда ее муж вернётся, им будет о чем побеседовать.
Это было дурное прощание. Центурион угрюмо смотрел в спину своего императора и вспоминал, о чем беседовал с Мирддином-Мерлином — что царство не стоило ничего без покоя его императора и любви. Это было глупо и удивительно, но от этой судьбы Повис не мог ускользнуть, рыба всегда гнила с головы. А еще из мыслей не шли улады. Утер. Потеря отрядов Маркуса. Все же стоило махнуть в Галлию и начать там новую жизнь. По дороге его бы пятнадцать раз ограбили и убили, но когда-то же надо рискнуть.
— Ты мрачен, Аврелиан, хотя чему радоваться.
Амброзий обернулся на голос и вздрогнул, увидев сына. Раб Вортигерна ехал возле него на маленькой тощей кобылке. Это было жалкое и смешное создание, но грязь на размытых бриттских дорогах месило уверенно.
— Ты? Откуда ты здесь? — ошарашенно спросил он юношу и придержал своего коня.
— Хенгист часто брал меня раньше в походы. Он и сейчас настоял.
Амброзий недовольно пробормотал:
— Какая в бою корысть от раба?
Это прозвучало грубее, чем он рассчитывал, но что с того — Мирддин не знал, что он его сын и не ждал особого отношения. Хватало того, что он относился к нему добрее, чем к прочим рабам.
Губы юноши сложились в кривую ухмылку.
— Не в бою, Аврелиан. Хотя глупо считать меня таким уж беспомощным. Я не девица.
Амброзий вновь вспомнил Уну, которая управлялась с луком получше любого мужчины и промолчал.
— Нет, Хенгист берет меня с собой не для этого. Я хорошо чувствую местность, могу найти тропы через гнилые болота и знаю, где таится засада. Иногда знаю, чего хочет враг, как он дальше поступит — знаешь, когда чужое войско рассеяно по туманным лощинам, и стрела может прилететь ниоткуда. У меня чутье зверя, Аврелиан. А это дорогого стоит в походе.
Амброзию пришлось согласиться, но от утешения легче не стало.
— В самую гущу не лезь, — он огрызнулся. — В бою мне будет недосуг следить за тобой.
— Этого не потребуется.
Злая ухмылка у него была точно от матери.
Глубоко за полночь люди Хенгиста, Утера и императора встали лагерем возле мелкой речушки, протекавшей по каменистому дну. Четыре часа беспокойного сна сменились серой полоской рассвета — а где-то там, за покрытыми сонным туманом холмами притаились разбойные отряды уладов
