Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Я сделал домашнее задание, едва только пришёл из школы, однако прекрасно знал, что если скажу об этом, мама захочет его проверить и, возможно, решит сделать это в спальне, показывая Игорю, что это она решает, могу я туда входить или нет. Одной серии ударов на меня вполне хватило, и потому я ответил:

– Нужно кое-что доделать.

– То есть не сделал? – возмутилась она. – Время: девятый час, а ты даже не приступал! Никакого компьютера ближайшую неделю!

Я знал, что будет именно так, но альтернатива в виде Игоря пугала меня намного сильнее.

Я не рассказывал маме, что уже год, как перестал интересоваться компьютерными играми: это было удобно, ведь она, как любая мать мальчика-подростка, пребывала в убеждении, что видеоигры составляют существенную часть моей жизни, а следовательно, лишение их будет для меня серьёзным наказанием. Чтобы избежать наказаний реальных, обычно сопровождаемых применением грубой силы, я не спешил раскрывать свои карты. Смиренно приняв положенную мне кару, я отправился в комнату.

Оказавшись один, я ощутил укол совести из-за того, что соврал.

Вернувшись из школы на следующий день, я обнаружил, что моя замшевая куртка валяется в коридоре. Судя по следам сорок четвёртого размера, на куртку несколько раз случайно наступили, когда выпинывали её из прихожей.

Дверь в мою комнату была открыта.

У противоположной стены – там, где пару лет назад рассыпались осколки ангела, – валялись мои ботинки. Пятно на обоях зафиксировало точку, куда они прилетели.

Взяв в прихожей щётку для одежды, я аккуратно почистил куртку от следов башмаков и повесил её у себя в шкафу. Мне был прекрасно ясен посыл: Игорь был слишком взбешён от моего присутствия в своём доме. Он испытывал бешенство оттого, что был вынужден сосуществовать со мной в одном пространстве, однако он не мог велеть мне убираться: мне было шестнадцать лет, и он не имел права выставить меня из дому. Игорю было неприятно любое напоминание о моём присутствии, будь то куртка на вешалке или ботинки в прихожей. Это был его дом, и я молча подчинялся правилам, которые постоянно менялись.

Возможно, отчим хотел сделать моё существование невыносимым. Ему бы это вполне удалось, если бы не ребята из детского дома, которых я каждый день встречал в школе. После истории, рассказанной Андрюшей Савельевым, я понимал, что живётся мне просто шикарно: у меня была своя комната, где был телевизор и даже персональный компьютер, били меня крайне редко, никто не пытался отнять или украсть у меня мои вещи, никто не заставлял просить милостыню, чтобы отдать деньги старшим товарищам. Я жил в тёплом доме, где меня кормили, обували и одевали в новую одежду, которая была мне по размеру и куплена в магазине.

Мои родители не были уголовниками, наркоманами или алкоголиками. И пускай Игорь меня не жаловал, я знал, что мама, пускай и по-своему, но всё же любит меня. Кроме того, у меня был дядя Гриша, который давал мне надежду, что моя жизнь изменится к лучшему.

Словом, какой бы фокус ни выкинул Игорь, он всё равно не смог бы переплюнуть «паханов» из детского дома.

Кроме того, несмотря на всю свою сердобольность и чуткость, я был безумно жесток. Взять хотя бы моё общение с Андрюшей Савельевым, особенно после его исповеди. Нельзя сказать, что я не ведал, что творил, – мне было прекрасно известно, что поступаю я, как свинья. Но, зная это, я всё равно издевался над одноклассником.

И когда Игорь совершал очередной акт насилия над моей личностью, я стоически переносил это с христианским смирением, поскольку знал, что заслужил наказание, и принимал издёвки Игоря как искупление за грехи.

Так в моём понимании осуществлялся круговорот насилия в природе.

В пятницу, после школы, я поспешил зайти домой, чтобы… да кого я обманываю? После школы я всегда шёл сразу домой, хотя бы чтобы переодеться и сбросить рюкзак, поскольку выход с территории школы находился в ста метрах от подъезда, где я обитал.

Я был обычным мальчиком, которому не слишком повезло с родителями. Шутка ли, – до одиннадцатого класса я не прогулял ни одного урока. По утрам я шёл в школу, а оттуда – сразу домой, где делал домашнюю работу, обедал в случае, если горизонт был чист и трапезе не угрожали враги, а потом имел возможность заниматься своими делами, которых было не так уж много: чтение, музыка, фильмы по телевизору и прогулки на улице.

Я был не из тех, кто, приходя домой, бросает рюкзак, скидывает школьную форму и бежит гулять со своими приятелями. Следует начать с того, что дворовые приятели были мне всегда только приятелями: не друзьями и даже не товарищами.

Общался я в основном с одноклассниками, однако дружить с ними по-настоящему я не мог. Среди них никого я не мог бы назвать родственной душой. И Филипп, и Яшка Алфеев, и Женя Симонов были в общем-то неплохие ребята, однако в их обществе я не чувствовал себя совершенно комфортно. Хотя по сравнению с радушием моего отчима любое общение покажется тёплым и задушевным. Омар Хайям говорил «уж лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».

Я не скажу, что мудрец ошибался, – я согласен с ним.

Однако, чтобы следовать его завету, нужно обладать недюжинной силой воли, которой в ту пору у меня не было.

Как человек, которому несколько недель пришлось поголодать, могу отметить, что рано или поздно голод начинает сводить с ума, организм цепляется за жизнь изо всех сил, он требует пищи, и человек становится готов на всё, чтобы остаться в живых: он будет есть помои, будет ловить и жарить уличных крыс, будет бросаться на еду, как гепард набрасывается на антилопу.

Разумеется, можно подавить в себе инстинкты и полностью отказаться от еды, только зачем? Погибнуть из принципа – ради чего?

С общением всё несколько проще и в то же время много сложнее.

От социального голодания ещё никто не умирал.

Конечно, если человека высадить на необитаемый остров, он, скорее всего, деградирует до уровня питекантропа, – это доказал прототип Робинзона Крузо.

Однако, живя в городе, особенно таком как Москва, подобное невозможно: человек в любом случае будет вынужден контактировать с людьми: покупая продукты и билеты на метро, на работе и в бытовых ситуациях («на следующей выходите?»).

Пускай человек будет лишён активной социальной жизни, базовый уровень взаимодействия с людьми любому жителю города обеспечен. Но зачем сводить к минимуму своё общение с окружающим миром? Из принципа, чтобы не перенимать пороки и философию окружающих? – Позиция хорошая… для человека, полностью уверенного в собственном совершенстве. Если человек стремится к нравственному развитию, общение является одним из непреложных условий.

Поскольку я не считал тогда, что нахожусь на вершине морального развития, я шёл на контакт с окружающими, в первую очередь, с одноклассниками.

Я не чувствовал их родными людьми, однако они представляли собой какое-то общество. С другой стороны, они сами не слишком меня любили. Но мы негласно заключили пакт о взаимном терпении, как того требовали приличия. Ни один из моих одноклассников не вызывал у меня чувства восторга, которое вызвал Илюха. С другой стороны, для моих одноклассников я был ещё более чужим: они не только не чувствовали восторга от моей компании, но и испытывали известное отторжение, которое сопровождает букет ощущений, связанных человеком с устойчивой репутацией заправского придурка.

Классе в восьмом я внезапно уловил одну-единственную мысль: никто из одноклассников меня не уважает. Я с разочарованием принял этот факт и начал разбираться в причинах: как могло статься, что из двадцати семи человек не найдётся и одного, который испытывал бы ко мне уважение?

Я знал, что среди ребят далеко не всем я неприятен или противен, я знал, что некоторые относятся ко мне с симпатией, но без уважения. И в эту секунду я ощутил, что с радостью променял бы всю их симпатию на несколько капель уважения.