дети вообще внимания не обращали, веселились, толкались, но, сами того не осознавая, избегали даже близко подходить к мужику, так что вокруг него и пацана образовался круг. Для толпы их приятель уже пропал. Впрочем, на этого несчастного мальчишку и раньше особо внимания не обращали. Он в гуще играющих ребят подбегал то к одной группке, то к другой, но его не то чтобы отталкивали или специально игнорировали, просто им было все равно. Вроде бы и в компании детей играл, но не вместе, а рядом. Бывают такие одинокие дети, которые регулярно тусуются во дворе, всех знают, а в итоге никто даже не помнит, как их зовут. Этого мальчишку так же не замечали. А теперь его вообще не видели. Только я видел. И Ленька.
Вот как он уводит детей. Его просто никому, кроме жертвы, не видно. А почему мы видим? Потому что такие же ненормальные? Потому что нас однажды пытались увести?
Каженник рывками, с трудом, но без остановки двигался к гугнивому. Вообще-то я мог гораздо быстрее добежать и если не толкнуть мужика, то хотя бы вырвать у него ребенка. Я и должен был так поступить. И хотел. Но вместо этого даже двинуться не мог. Ноги как свинцом налились, как в дурном сне, когда хочешь бежать, а воздух становится плотным, ватным.
А Ленька шел.
Сухорукий поднял свое страшное мертвое лицо, зашатался, убрал руку с головы пацаненка. Но лишь когда Ленька добрался до толпы мальчишек, гугнивый дернулся неприятно, развернулся и двинулся прочь, будто ни при чем.
Я смотрел, как он волочит ноги, оставляя борозды на пыльной дороге. Каженник тут же остановился, как на невидимую преграду наткнулся.
Чуть не уведенный пацан очнулся и тут же включился в игру приятелей, словно и не случилось ничего. С веселым смехом погнался вместе со всеми за мячом, точно так же, как раньше. Дети вообще никак не реагировали на Леньку, но не потому, что не видели, как бадю-бадю. Видели. Просто привыкли, как к окружающей среде.
Как обычно, я пропустил, куда делся стремный мужик. Вот борозды на дороге, оставленные его ногами, а потом они резко обрываются, будто он внезапно пошел нормально, как все люди. Как человек.
Чертовщина какая-то. Вообще-то она и есть, давайте признаем очевидное. Одно непонятно: к чему этому каженнику было спасать чужого ребенка? Он явно был знаком со стремным мужиком. Он его видел, как и я.
Обсудить бы с ним произошедшее. Серьезно, это необходимо обсудить. И ходить я уже мог, даже попрыгал на месте. Только Ленька снова стал полоумным чучелом с осоловелым взглядом.
А может быть, мне все это привиделось? Ну, галлюцинации. Вон дети вообще игру не прервали. Ничего не случилось? Может, и не случилось… Может, я такой же полоумный, как Ленька…
Тьфу, так до полной ерунды можно додуматься. Конечно, я не псих.
Была заброшка, было яблоко. Алина слышала голос, пусть и думала, что мой. Это реальность. Правда, Алина тоже как бы не совсем нормальная…
Так, все, не обсуждается.
Глава восемнадцатая
У калитки хозяйского дома меня поджидал Федихин. Я и забыл про него.
Пересказывать страшилки, рассказанные Лизаветой, я не собирался. Говорить про то, что происходило в доме Ульяны Ильиничны, тем более. Начал с самого свежего:
— Я тут с вашим маньяком местным повстречался.
— Каким маньяком? — искренне удивился студент.
— Бадя-бадя. Так понятно?
Федихин смотрел на меня округлившимися глазами и молчал.
— Он на детей нападал. А до этого меня хотел к себе в дом утащить.
Реакция студента была более чем странная. Он сказал:
— Жаль, что я не видел. Покажешь его дом? И это все?
— Ты же местный, сам должен знать, — по инерции огрызнулся я.
Идиот я, что ли, возвращаться? Эту заброшку теперь за километр обходить буду.
— А, да… — со странной неопределенностью протянул студент, будто не хотел признаваться, что не знает, о чем речь.
— И вообще, спроси у Лени вашего.
— У Лени… — Он опять повторил, будто не понял, о ком я. — Ты, это, не забыл, что должен мне рассказывать, что там бабушка Ульяна делает с твоей сеструхой, какие слова говорит? Лучше сразу записывай, чтобы не забыть.
Что за ерунда? Ничего я никому не должен! Делать мне больше нечего, как для какого-то левого чела записывать, как из моей родной сестры одержимость изгоняют. Ага, бегу и падаю.
Поэтому я ему не сказал, что бабушка Ульяна велела мне больше не приходить. Федихин, очевидно, все понял по моему выражению лица и на ходу переобулся:
— Впрочем, если у кого и брать слова, так не у бабушки Ульяны. Она в основном отчитывает да пропажи находит. И вообще больше по детям. Бабка-то, которая ей передала, все могла: и взрослых заговаривала, обереги даже делала, и вообще что хочешь. К ней со всех деревень ездили, из города, вот как вы, приезжали. А Ульяна Ильинична наша еще выбирает, кого будет брать, а кого отправит, даже за порог не пустит. Разборчивая. Меня вот к себе не подпускает, хотя я ей объяснил, что это для практики, для универа. Не убедил, говорит. А самой-то передать некому! Два сына — оба ненормальные. Один в тюрьме, другой в дурке, даун. Не им же! Ну ее. Если и брать знания, то есть тут одна Клавдюха так называемая. Кстати, родственница вашим хозяевам, но они мало общаются. Вот ей есть кому передать. Снежанке вон… — Студент скривился. Откровенно говоря, насчет внучки хозяев я с ним был согласен. — Клавдюха старая тоже уже, но сильная. Ее если чуть обидишь или что-то такое, она мстит сразу, даже не задумается. Зато и порчу навести может, и приворожить, и на деньги, и вот икоту тоже… Все может. Вот такие знания надо брать, а не эту благотворительность.
Упоминание про насылание икоты больно резануло. На фига такие знания брать? Но спросил я все равно тактично:
— А зачем вообще им кому-то свои слова передавать? Студент фыркнул, будто я глупость спросил.
— Чтоб помереть спокойно.
Бред какой-то.
Посмотрев на меня, студент снисходительным тоном объяснил:
— Любому знающему надо обязательно передать свои знания, чтобы в положенное время умереть без мучений. Некоторые, особенно которые привороты- порчи практикуют, неделями в агонии бьются, а умереть не могут. И врачи бессильны. У таких над кроватью крышу дома разбирают. Поэтому, чтобы не мучиться, они подыскивают себе преемника помоложе и передают. Кто
