Манька на такое кощунство не решилась, а хотелось!
Она обернулась, смерив его сердитым взглядом.
И так ли уж был прав Дьявол, когда сказал, что в Аду ее ждет дружеская поддержка? По черту не скажешь, что он ждал ее, не спешил узнавать. Она вдруг представила, как жалуется черту на свое житье-бытье, как тот берет ее за руки, ведет куда-то вдаль по серым каменистым пустошам.
Может, попробовать? Но черт опередил ее.
– А давай меняться, – предложил он добродушно.
– На что? – удивилась Манька, не заметив у черта ничего, что могло бы ее заинтересовать.
– Я тебе бельмо на глаз положу, а ты мне хребет сломаешь!
Манька остановилась в полном недоумении. Она бы и так сломала ему хребет – с удовольствием. Даже ради интереса, убудет от него или прибудет. Но на кой черт ей бельмо?
Ее озадаченность черт, очевидно, принял как твердое «да». Ответить она не успела, он просиял…
И огромная задница уперлась ей в лицо.
От новой муки Манька сдурела окончательно.
Дьявола трудно было любить на земле, в Аду любить оказалось еще труднее. Она разразилась трехэтажными матами и в адрес Дьявола, и в адрес черта, и в адрес себя самой, когда согласилась на столь сомнительное путешествие. Задница висела в воздухе, закрывая обзор, поворачиваясь вместе с нею. Она махнула рукой, но часть тела осталась на месте. Широкий голый зад по виду был совершенно материальным, не просвечивал, не становился призрачным, но, пощупав пространство в том месте, который зад занимал, она убедилась, что зада на самом деле не существует. Рассмотреть, есть у части тела продолжение, не получалось.
– Бери-бери, «спасибо» нельзя говорить в Аду! – торжественно произнес черт, будто помазал ее на царство.
– Ты чего натворил?! – истошно возопила она, уставившись на голую жопу перед собой, от которой воняло говном и газом. И мочой. Задница елозила ее по лицу, поворачиваясь вместе с лицом, и была такой широкой, что не оставляла просвета.
Скользкая, липкая, опускалась и поднималась, раскрывая очко…
Черт довольно и благосклонно хихикал тоненьким голосочком.
– Фу, какая мерзость! – Манька заткнула нос, но запах проникал сквозь кожу, она почувствовала его еще явственней.
И вдруг Манька поняла, что эту самую жопу видела перед собой много лет, только не могла понять, что за хрень… Те же самые ощущения, когда задница давила на лицо, на глаза. Тот же запах, когда она думала, что пахнет от нее самой, стоило ей прийти на важную встречу или в тот момент, когда она находилась среди людей, которым ей очень хотелось понравиться. И она, стесняясь, пряталась и отодвигалась, испытывая чувство стыда и неловкость…
Наверное, тоже записана в матричную память, догадалась она, не зная, то ли благодарить черта, то ли убить за осквернение лица. Задница не могла быть сама по себе, явно, кто-то показывал. Из-за этой задницы она так часто оказывалась в заднице, что готова была убить эту тварь, которая прикрутила ее к ее лицу.
Перед глазами мелькнула рука, нога – задница начала истаивать.
Манька почувствовала облегчение, как только освободилась от части тела, и сразу же насторожилась: Ад несколько ожил. Она вдруг заметила, что камни медленно движутся. Беззвучно, безмолвно.
– Теперь твоя очередь! – добродушно напомнил черт и растянулся на земле.
Он как будто не заметил, что земля содрогнулась и скала рядом с ними раскололась надвое. Манька не знала, бежать ей, или упасть на землю, но трусость выказывать не хотелось. Она была благодарна черту – он значительно облегчил ей жизнь, освободив от рукотворной зависимости, ломать ему хребет расхотелось.
Она махнула рукой и повернулась, собираясь уйти.
– Ну, пожа-а-а-луйста! – расстроился черт. – Я только-только вернулся, и мне просто необходимо подняться выше!
– Выше, это куда?
Черт перестроился и снова стал похож на нее. Но как-то странно выглядела она на этот раз в его исполнении: дикий невменяемый блуждающий взгляд, напряженность, одежда заляпана кровью.
– Домой, – жалобно простонал черт.
– А где вы были? – спросила Манька, усомнившись, что таким образом можно попасть в другое место.
– О! Бесплотное чудовище схватило меня и бросило в пещеру, выбраться из которой не было ну никакой возможности! И заставило лизать такую гадость! Тьфу, тьфу, тьфу! – черт высунул язык, соскребая пальцами воображаемую липучую массу. – Она жгла мне внутренность! – признался он. – Но вдруг я почувствовал, что свободен. Ну, пожалуйста!
Манька потопталась в нерешительности. А вдруг черту в самом деле без этого никак? В Ад тоже попасть не так просто – убиться надо.
– Ладно, – с сомнением согласилась она, прицениваясь к размерам черта.
Тот же рост, тот же вес, и силы, наверное, одинаковые. Спину она ему вряд ли сломает, но, возможно, черту не покажется, будто она не откликнулась. Она пристроилась сзади и, ухватив за подбородок, осторожно натянула голову на себя.
И тут обман!
Пальцы чувствовали обыкновенную кожу, а глаза зрели шерстку.
Ничего подобного ей делать не приходилось, но само действие показалось ей странно знакомым. Руки будто сами сцепились вокруг его шеи, колено уперлось в позвоночник.
Черт кряхтел, но терпел…
– Если бы чем-то натянуть… – расстроено предложила черт, когда понял, что силенок ей не хватает. – А ты веревочку возьми! – предложил он, протянув тонкую бечевку.
Бечевка тоже показалась знакомой… Манька сложила ее в два ряда и, накинув на шею черту, изо всех сил потянула на себя. Черт стал задыхаться, лицо у него вздулось, покраснело, глаза закатились, стали пустыми, зрачки расширились.
Манька испугалась.
– Тебе не больно?! – участливо поинтересовалась она, испугавшись, что черт задохнется.
– Ха-ха-ха! – мужским, странно знакомым голосом рассмеялся черт. – Я убиваю бомжу! В голове не укладывается! Но если для того, чтобы стать твоим мужем, надо убить… – да хоть сотню! Млять, эти мудаки и нищеброды нарожают, а государство воспитывай… – Манька снова оказался на месте черта, а черт-мужик сидел на ней и тянул за веревку, а она пыталась выбраться из-под него.
Манька вздрогнула, затрясшись всем телом. Пена шла у нее изо рта, лицо побагровело, она содрогалась, чувствуя на спине тяжесть. Боль вонзилась в сердце и в тело. Сознание стало уплывать, и не то черт лежал под ней, не то она под ним. И сразу почувствовала, как врезается в шею тонкая удавка, как колено упирается в позвонок, как тяжелое тело придавило внутренность чрева, как пуста ее затуманенная тяжелая голова от всяких мыслей.
– Зацени! С характером… Долго так держать? Ну понял, понял… Клянусь любить жену свою и в горе, и в радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности… Душу свою положу жене своей, и получу душу разумную… Аминь!
