мне прочесть «Семью Тибо», а там ничего общего с гранками! Там – настоящее. Может быть, если напишу хорошо, очерк все же пройдет? Должны же они напечатать серьезный очерк в конце-то концов!
Вот так, уговорив себя, успокоив, я и поехал на очередной «объект» – в Детскую комнату одного из отделений милиции, где можно будет встретиться с Лидой Грушиной, «комсомольской шефиней», с которой познакомился на Активе. Оказывается, она воспитывала даже не одного, а двух парней, и Алик настоятельно рекомендовал написать именно о ней. Он дал телефон, я позвонил в Детскую комнату и договорился с инспектором Ваничкиной, к которой, собственно, и была «прикреплена» Лида.
Быстро нашел отделение милиции, едва вошел, как меня тут же взяла в оборот разговорчивая оживленная Ваничкина – пожилая, сухонькая, очень похожая на бойкую домашнюю хозяйку, озабоченную своими хлопотами. Она успела много хорошего рассказать о Лиде, пока ее ждали. Наконец, Лида пришла. Золотоволосая, полноватая, медлительная девушка, спокойная, с мягкой улыбкой, молчаливая – контраст с Ваничкиной.
С уверенным, бывалым видом я бодро записывал, обстоятельно расспрашивал их, они обстоятельно отвечали – главным образом, разумеется, Ваничкина, – и я чувствовал себя нужным человеком, у дела. И это положительный материал вне всяких сомнений! Даже удивительно, как быстро мне повезло!
Лида занималась с двумя мальчиками, больше, правда, с одним, который постарше. Именно он и родился в тюрьме у женщины, которую посадили за воровство. Второй родился после. Мать несколько лет на свободе, но теперь постоянно меняет место работы – то ли сама уходит, то ли ее заставляют, пока не совсем ясно, да и не в этом суть. Нервная, невыдержанная, она в сердцах называет старшего сына «тюремщиком» в лицо, хотя очень жалеет его и конечно по-своему любит. Но сейчас, благодаря Лиде, все несравнимо лучше, чем раньше.
И обоим мальчикам нет еще и восемнадцати лет, что важно для Алексеева. Пусть только попробует не согласиться!
Но на этом я не остановлюсь, естественно! Не могу же бросить других. Штейнберг, СУ-91, Актив, Амелин… И наверняка еще многое предстоит.
Обратно ехал совсем уж радостным, солнце светило, гармонируя с моим настроением, я почти уверен был, что все налаживается, скоро напишу очерк, и тогда… Это будет только первый очерк, а потом…
С Лорой тоже все будет хорошо теперь – наверняка! Да, у нее плохо сложилась жизнь, но теперь-то я смогу ей помочь. Теперь она не одна – я есть у нее! – и все будет хорошо. Ну, вот же, например, как получилось у Лиды? Приходила каждый день, конфеты приносила, книжки вместе читали, в кино ходили… Просто! А результат налицо! Добро нужно, и все. Понимание и добро. И ведь получилось у нас с Лорой все-таки. Получилось.
Возбужденный, заряженный, тотчас же поехал я тогда в редакцию к Алексееву, чтобы посоветоваться насчет материала о Грушиной-Ваничкиной. И Алексеев его одобрил в принципе. «Торопись, Олежек, – сказал он. – Попробуем в восьмой номер».
Ну, вот. Значит, я не ошибся.
Правда, там же, в редакции, меня ждали новости, которые произвели впечатление двойственное. Член редколлегии Гусельников прочитал, наконец, мои рассказы, переданные ему Алексеевым. Он начал с того, что наговорил комплиментов – таких, что я даже растерялся. «Язык, музыка, описания природы великолепные у вас!…»
Однако вывод его был странный: из того, что он прочитал, ничего нельзя напечатать в журнале. «Мало социальности, понимаете… И потом темы у вас… На производственную у вас ничего нет? Или о комсомоле? Боюсь, то, что вы дали, у начальства не пройдет. Актуальности маловато… Мне-то все, что вы дали, нравится. Даже очень! Это на самом деле талантливо. Но в журнал нужно другое сейчас, к сожалению» – так сказал он в итоге.
Я опять ничего не понимал. Ведь он же хвалит! И он член редколлегии! Если ему нравится, почему бы за это не побороться?
Заметив мое недоумение, Гусельников тотчас добавил, что лично он не сомневается, что «когда-нибудь» я, конечно же, «удивлю всех». И он, Гусельников, был бы рад способствовать этому. Но вот как?
– Принесите еще что-нибудь, – сказал он напоследок. – Только поближе к сегодняшнему. И хорошо бы на производственную тему все-таки. И хорошо бы о комсомольцах. И как-то посветлее, что ли. Пооптимистичней…
«Что все это значит?», – думал я, уходя со своими рассказами в папке. Но быстро подавил растущую горечь. Очерк! У меня же очерк на повестке дня, это главное! А рассказы потом…
Лоре позвонил в пятницу, как и договорились. Утром.
– Здравствуй, – бодро сказал я.
– А, это ты… Здравствуй! – с неестественной какой-то веселостью ответила она.
– Сегодня ты как? – спросил я, почувствовав фальшь.
– А что мы будем делать? – кокетливо спросила она и засмеялась. – Опять пластинки слушать?
Несколько секунд я ошеломленно молчал.
– Ну, хотя бы, – сказал наконец. – А что, разве тебе не нравится?
– Да нет, нравится, почему же. – Она помолчала. – Ну, ладно! – засмеялась опять. – Давай!
– В то же время и там же? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал бодро.
– Может быть, мне съездить домой, переодеться? – вопросом на вопрос ответила она.
– Зачем? Ведь это долго.
– А вдруг мы куда-то пойдем? Может, в кафе сходим? Или в ресторан какой-нибудь?
Я не знал, что сказать. Она помолчала немного, потом опять спросила:
– Нет, все-таки: что мы будем делать?
– Ну… – замялся я, но она перебила:
– Хорошо, ладно. Значит, в четверть шестого там же, да? Пока.
22
Положив трубку – было около четырех, а ехать в пять, – я вернулся в комнату и сел на тахту. Опять ничего не понятно. Что-то странное опять происходит. Ей что, не нравится? «Пластинки слушать…»
Тахту, эту самую тахту, на которой я сейчас сидел, мне подарили соседи, когда делали у себя ремонт и покупали новую мебель. Ее обивка порвалась посередине, потому-то я и покрывал ее бархатной накидкой, которую тоже подарили соседи и в которой тоже была дыра. Важно было определенным образом уложить накидку, чтобы дыра была не видна. Но если сесть, то рано или поздно дыра появлялась…
«Опять пластинки слушать?» – спросила она. Что это все-таки значит? И вообще слишком странный какой-то тон… Кто-то рядом стоял? Нет, глупости! Наверное, я опять… Теперь-то ведь у нас все в порядке! После того, что было! Не с каждым же у нее так, она же сама говорила. Однако я опять был в раздрызге.
Вдруг вспомнилось: в прошлую ночь я заметил у нее синяк на плече. Она перехватила взгляд и тут же объяснила. Была в компании на днях, и там… «Несколько ребят захотели запереться в комнате с
