и заглянула ему в глаза.
— Ничего особенного, — вяло ответил он.
— А все же?
— Выражение «преподаватель завалил студента на экзамене» тебе знакомо? — сын упорно отводил глаза.
Я подумала, что это — закономерный результат ночных посиделок с гитарой, а потом пропусков первых пар, потому что нет сил встать вовремя после ночных посиделок, особенно когда мамочка в отсутствии и некому гонять его по утрам. Надо бы рассердиться, а мне стало его безумно жалко. Ситуацию весьма непедагогично разрядил доктор Стеценко, просунувший голову в комнату (он всегда очень чутко ловит мои интонации в разговоре с ребенком, чтобы пресечь военные действия, если что):
— Ерунда какая! Твоей маме наверняка знакомо другое выражение: «студент завалил преподавателя после экзамена». Да, Маша? Никогда на такое не выезжала?
Шутки шутками, а я вспомнила, что совсем недавно то ли в Новгороде, то ли во Пскове студент и впрямь застрелил пожилого преподавателя, отчаявшись сдать тому зачет. Надеюсь, у нас не тот случай.
— А какие такие экзамены в марте, котеночек?
Ребенок еще немного позапирался, но, в общем, умело проведенные следственные действия дали следующие результаты: ребенок признался, что еще в зимнюю сессию вступил в конфронтацию со стареньким преподавателем всемирной истории искусств. Преподаватель им рассказывал, что картина «Черный квадрат» Казимира Малевича знаменует высший и последний этап искусства, суть которого заключается в выходе за традиционные рамки. Путем выхода художника за пределы видимого, умопостигаемого мира, выхода в Ничто, в Абсолют, можно спасти мир, потерявший целостность и находящийся на грани гибели. Ребенок же мой вылез и возразил, что «Черный квадрат» — никакой не манифест супрематизма, а гениальное предвидение художником появления «Пиксела» — черного квадрата, ставшего минимальным основополагающим элементом современного виртуального мира. Это кто же такое придумал, спросил преподаватель, и мой деточка сослался на двух петербургских художников, отца и сына Григорьевых, представляющих художественное направление, которое называется «аброгативизм», то есть «отмена», «опровержение» (Гошка, рассказывая мне об этом, шпарил по памяти, конспектами не пользовался, и это привело меня в экстаз).
Профессор сказал, что не знает никаких Григорьевых, и воззвал к авторитету художника — мол, Малевич полагал, будто черный квадрат лежит в основании живой природы, а Гоша на это заявил, что Малевич сам не понимал сути своего гениального предвидения и заблуждался относительно значения «Квадрата». Это — пиксел, и никаких гвоздей.
В общем, сшиблись не на жизнь, а на смерть, и старичок закричал, что пока Гоша не поймет и не прочувствует правильно существо картины, оценки по истории искусств не получит. Гоша стоял на своем — не живая природа, а пиксел, и преподаватель констатировал, что студент не прочувствовал. А раз не прочувствовал, то и оценку не получил.
— Понимаешь, ма. у Малевича не было адекватных знаний о виртуальном мире, их тогда ни у кого не было, иначе бы он сформулировал суть «Черного квадрата» как воплощение минимального основополагающего элемента экранов телевизоров и компьютеров, короче, минимальную единицу изображения…
Доктор Стеценко в этот момент пошутил:
— Помедленнее, я записываю.
Я цыкнула на него. Лучше бы не ерничал, а послушал умные речи.
Далее: в марте профессор поинтересовался, не поумнел ли студент Швецов. Последовал новый виток дискуссии, теперь — о том, правомерно ли преподавателю требовать от учащихся не просто изложить материал, а присягать на верность частному мнению преподавателя. Вердикт преподавателя — «не поумнел» и «больно умный», а мой балбес еще усугубил ситуацию, спросив, как это возможно одновременно.
В общем, поведение моего цыпы квалифицировано не просто как отсутствие фундаментальных знаний по истории искусств, а с отягчающими обстоятельствами в виде хамства и неуважения к преподавательскому составу, со всеми вытекающими…
Слушая эту леденящую душу историю, я наполнялась гордостью за свое чадо, которое еще полгода назад требовало бросить все театры и музеи с корабля истории, а сегодня без запинки излагает фантастически умные вещи, о которых не знают даже преподаватели, и невзначай бросает фразы типа: «Вчера, когда я был в консерватории на концерте филармонической музыки и слушал «Хорошо темперированный клавир» Баха»… (когда он мне сказал такое впервые, я даже села, не удержавшись на ногах, а доктор Стеценко предложил впредь не обрушивать на меня такие вести без подготовки).
Ребенок слегка обалдел, когда я стала гладить его по голове и причитать, как я им горжусь. Он ожидал бури и натиска, трепки за несданный «хвост», а тут — восторг и дифирамбы… Эх, знал был он, дурачок… После того как мне пришлось выехать на самоубийство (мальчишка пятнадцатилетний выбросился из окна, оставив записку — «Я врал насчет учебы, а теперь боюсь»), я поклялась себе никогда не загонять моего Хрюндика в угол. Никогда и ни из-за чего. Но даже и без этой клятвы я бы не стала гнобить ребенка за свободное выражение своего мнения, и не просто мнения, а научно обоснованного. Ладно, поборемся еще. Мракобесы академические.
— Ну что? — выговаривала я мужу за чаепитием.
Пили одни, так как молодое поколение воодушевилось поддержкой поколения старшего и радостно усвистало на гулянку.
— Ну что? Стоило оставить пацана одного — и на тебе, проблемы. Нет, нельзя уезжать.
— А, ну давай-давай, к юбке только ручку пришей, чтоб ему держаться удобнее было, — вяло отбивался Сашка. — Да он мужик уже, а не пацан.
— Для меня-то все равно — маленький зайчик.
Я бы даже всплакнула от полноты чувств, но задребезжал мой мобильник.
— Вы где? — нервно спросила трубка голосом Регины. Ни «здрасьте», ни «как дела».
— Мы? Дома.
— Можно, я приеду?
Я глянула на часы. Ну, в принципе, не так еще и поздно.
— Конечно, какие разговоры. А что случилось?
— Сижу в пустой квартире.
— Кавалера с лестницы спустила? — высказала я догадку, про себя хихикнув: слава богу!
— Сам сбежал.
— Ну и хорошо. Давай, ждем тебя, отметим это радостное событие, — и, прикрыв трубку рукой, шепотом спросила у Сашки, есть ли у нас, чем отметить. Он кивнул, у него всегда все есть.
— Не такую уж радостную, — ответила Регина. — Он не один сбежал.
— Господи, а с кем?
— Не с кем. А с чем. С вещами.
— Ну и хорошо, значит, не вернется.
— Ты не врубаешься, что ли? — разозлилась Регина. — С моими вещами. Со всеми моими вещами, даже шампуни прихватил и ножницы маникюрные. И мясорубку.
После паузы я только и смогла вымолвить:
— Нет слов.
А Регина и не ждала их.
— Все, я еду, — и она отключилась.
Она появилась у нас около полуночи. Стеценко к ее приходу накрыл такой стол, что мне захотелось его сфотографировать до того, как мы разграбим все это
