Живот заболел внезапно. Она была в мебельном магазине, и внутри у нее будто что-то взорвалось. Ей было очень больно, и она не понимала, что произошло. Она рассказывала детям, что прижала кулак к животу и прислонилась к подлокотнику одного из диванов в магазине, как ее научили в детстве. Боль прошла, но сразу же появилась снова. Скоро ей стало хуже. Мама перестала выходить на улицу, не могла спать по ночам, лежала и мучилась, болеутоляющие не помогали. Она боролась за свой сон. Выключила телефон, потому что он мешал ей спать. С ней стало сложнее разговаривать, по ночам она присылала короткие смс, которые становились все более непонятными. Когда Бенжамин спрашивал, как она себя чувствует, она отвечала одно и то же: «Тарзан». Затем контакт прервался совсем. Мамин телефон все время был выключен и не подавал признаков жизни. После трехдневного молчания Бенжамин приехал к ней, хотя знал, как она ненавидит визиты без предупреждения. Он позвонил в дверь несколько раз. Наконец мама открыла. Волосы растрепаны. Окно открыто, несмотря на холод на улице. Запах стирального порошка и рвоты.
– Тебе плохо? – спросил он.
– Да, не знаю почему, но меня ужасно рвет, – ответила она.
Она упала в кресло, достала сигарету из пачки, но тут же убрала ее обратно. Выпрямилась, упершись ладонями в колени. Халат прикрывал худые ноги, с бедер свисала кожа.
– Может быть, поедем в больницу, и тебя осмотрят? – предложил он.
– Нет, нет, – сказала она. – Все нормально. Мне просто нужно поспать.
Он помнит, какой маленькой она казалась в этом большом кресле. Мама наклонилась и сплюнула на пол. Для него это стало знаком, так делают только тяжелобольные люди. Она не сопротивлялась, когда он сказал, что им нужно срочно поехать в больницу, просто сидела в кресле, пока он собирал ее сумку, а потом они поехали. В тот первый вечер она еще могла говорить. Она жаловалась на боли, очевидно, раздражаясь. Каждый раз, когда медсестра заходила в палату, мама спрашивала: «Вы знаете, почему мне так больно?» В ответ лишь бормотание – все ждали врача, который должен был вот-вот подойти.
Он все видел, он помнит каждую деталь. Он помнит палату, в которую положили маму. На столике рядом с кроватью лежал ее зубной протез и вечерние газеты, стоял стакан апельсинового сока и тарелка с лазаньей, к которой она не притронулась. В вене стояла капельница, на палец было надето что-то, напоминающее наперсток, так ей измеряли уровень кислорода в крови. Регулярно заходила медсестра, проверяла показатели и делала какие-то отметки в журнале. Он не решался спросить, хорошие они были или плохие.
Бенжамин поехал домой и вернулся на следующее утро. Это была их последняя встреча. Пьер и Нильс уже были там. Ей дали морфин от боли, он сел на краешек кровати и посмотрел в ее полные непонимания глаза. Она сказала, что ей приснился странный сон. Она сидела в самолете, который летел над городом, очень низко, над самыми крышами домов, она пыталась сказать пилоту, что тот летит слишком низко, что это опасно, но ее никто не слушал.
Был день рождения Пьера, и он попытался пошутить об этом.
– Ты мне подарок сейчас подаришь или немного попозже? – спросил он.
Мамин непонимающий взгляд. Она не помнила про его день рождения. Но ее непонимание простиралось даже дальше, казалось, она вообще не знает, что значит – день рождения. Она открыла рот и задумчиво уставилась на него.
– Я шучу, мама.
У Нильса были с собой вечерние газеты, и он читал вслух новости для нее, но через некоторое время она попросила его перестать. Она выпила немного сока, сморщилась, закричала от боли и схватилась за живот. А потом она уставилась в стену, ее лицо стало невероятно уродливым. Братья пытались разговаривать с ней, но она не произносила ни слова, только сосредоточенно смотрела в стену. Она встретила смерть молча. Не отвечала на вопросы, и если кто-то сжимал ей руку, она не пожимала ее в ответ. Братья молча стояли возле нее. Потом внезапно, без предупреждения, ее сердце остановилось, и ее не стало.
– Время 16:25, – сказал Нильс. Для него это было так типично – скорбящий сын и в то же время человек порядка.
Нужно поспать.
Он не сможет пережить этот день, если хотя бы немного не поспит. Он просто не выдержит. Он знает, что ему нужно сделать. Ему нужно поговорить с братьями о том, о чем они молчали эти двадцать лет. Бенжамин переворачивает подушку и ложится на другой бок. Перед ним на ночном столике фотография трех братьев. Она сделана у озера. Бенжамин, Пьер и Нильс, солнце блестит в волосах, на них кальсоны и сапоги, коричневые загорелые мальчишечьи тела. Чистые цвета, оранжевые спасательные жилеты на фоне стального с синим отливом неба. Они улыбаются не для фотографии, а по какой-то другой причине, словно папа в тот момент, когда нажал на кнопку, сказал что-то очень смешное, чтобы сбить с них серьезность. Они смеются до икоты. Обнимают друг друга. Они светятся, три брата.
Что с ними случилось?
Только что умерла мама. Они были там вместе, в больнице, и все же поодиночке. Они ни разу не обнялись в тот день. Нильс достал фотоаппарат и начал фотографировать. Пьер вышел на маленький балкон напротив коридора и закурил сигарету. Бенжамин остался стоять посреди палаты. Потом он ушел и даже не попрощался. Они не могли друг другу помочь. Так было, сколько он себя помнил, с тех пор как он повзрослел. Никто из них не знал, что нужно сделать, чтобы посмотреть в глаза друг другу, они разговаривали, глядя в стол, быстрая прерывистая коммуникация. Иногда он думает о том, через что им пришлось пройти, как близки они были друг другу, когда были детьми, и как непонятно все сейчас: они обращались друг с другом, как чужие. И не только он, думает Бенжамин, все трое. Он видел, как Нильс берет на руки кошку, прежде чем поздороваться, прикрывается ею, как живым щитом, чтобы обняться было невозможно. Однажды утром он наткнулся в городе на Пьера. Тот Бенжамина не увидел, потому что, как обычно, был занят своим телефоном, мир для него не существовал, он жил своей жизнью, освещаемой синим сиянием экрана, и Бенжамин ничего не сказал, ничего не сделал, просто прошел мимо. Их куртки соприкоснулись, когда они миновали друг друга. Бенжамин обернулся и долго смотрел, как фигура брата удаляется и расплывается, и в его душе поднималась тоска, перерастающая в панику. Что с нами случилось?
То, что они должны были совершить сейчас, казалось невероятным. Поездка туда, на дачу, о которой уже давно никто не упоминал. Они с Пьером переживали свое детство, подшучивая над ним. Бенжамин отправлял Пьеру смс о том, что задерживается, а тот отвечал: «Такси за мой счет», – копируя манеру отца, желавшего заманить детей к себе в гости. Пьер хотел передоговориться о времени встречи, а Бенжамин отвечал: «Знаешь, давай отменим весь проект», – подражая капризному тону мамы. Нильс в свою очередь никогда не поддерживал подобные шутки. За окном медленно встает солнце, желтое пятно на сером бетоне разрастается, оно заняло уже почти весь фасад, солнечные лучи поблескивают на створках жалюзи, закрывающих окна спальни. В квартире открыто окно, но никакого шума не слышно. Город спит. Бенжамин встает с кровати, варит себе кофе. Выходит на балкончик. Маленький столик, стул и пепельница, полная окурков. За перилами висит цветочный ящик с тюльпанами – пожелтевшие, поникшие, они лежат на сухой земле, он совсем забыл о них. Еще рано, но на улице уже тепло. Синее небо, но на востоке можно увидеть полоску моря, над которым собираются тучи. Душно, как перед бурей. Он смотрит на часы. Скоро откроется бензоколонка, на которой он заберет арендованную машину.
