— Сир…
— Я знаю это, уверен в этом! Но был бы очень рад… мне хочется, чтобы ты сам рассказал мне эту историю.
— Это правда, сир, я имел разговор с ним по поводу одного злосчастного дела, в котором я был живейшим образом заинтересован…
— По поводу дуэли твоего брата? Черт возьми! Красивый малый, умеющий отлично проткнуть кого нужно, — я уважаю его; Коменж был фатом, он получил только то, чего заслуживал, побей меня Бог! Но какого черта эта старая борода вздумала из-за этого тебя выругать?
— Боюсь, что злосчастное различие верований и мое обращение, которое я считал забытым…
— Забытым?
— Ваше величество подали пример забвения религиозных разногласий, и ваша беспристрастная справедливость…
— Знай, товарищ, что адмирал ничего не забывает.
— Я заметил это, сир. — И лицо Жоржа снова омрачилось.
— Скажи мне, Жорж, что ты намерен делать?
— Я, сир?
— Да. Говори откровенно!
— Сир, я слишком незначителен, а адмирал слишком стар для того, чтобы я послал ему вызов. К тому же, — продолжал он с поклоном, как бы стараясь придворной фразой загладить впечатление, которое, по его мнению, должна была произвести на короля его дерзость, — к тому же, если бы я имел возможность это сделать, я побоялся бы таким поступком потерять доброе расположение вашего величества.
— Вздор! — воскликнул король и правой рукой налег на плечо Жоржа.
— К счастью, — продолжал капитан, — моя честь не в руках адмирала, а если бы кто-либо из равных мне по положению осмелился выразить сомнение в моей чести, я обратился бы к вашему величеству с мольбой позволить мне…
— Так что ты адмиралу мстить не будешь? А между тем этот… делается бешено наглым.
Жорж широко раскрыл глаза от изумления.
— Все-таки он тебя оскорбил! — продолжал король. — Да, черт меня побери! Говорят… Дворянин не лакей; есть вещи, которых нельзя переносить даже от монарха.
— Как же я могу отомстить ему? Он сочтет ниже своего достоинства драться со мной.
— Возможно! Но… — Король снова взял аркебузу и прицелился. — Понимаешь?
Капитан попятился. Движение короля было достаточно ясно, и дьявольское выражение его лица не оставляло никаких сомнений в значении этого жеста.
— Как, сир! Вы мне посоветовали бы?..
Король с силой стукнул об пол прикладом аркебузы и воскликнул, глядя на Жоржа с бешенством:
— Советовать тебе?! Черт побери! Я тебе ничего не советую!
Капитан не знал, что отвечать, — он поступил так, как большинство поступило бы на его месте: он поклонился, опустив глаза.
Карл, сейчас же смягчив тон, продолжал:
— Это не значит, что если бы ты дал по нему хорошенький выстрел для восстановления твоей чести… так мне это было бы безразлично. Клянусь папскими потрохами! Для дворянина нет ничего драгоценнее чести, и нет такой вещи, которой бы он не мог сделать для восстановления ее. К тому же эти Шатильоны надменны и наглы, как помощники палача; я отлично знаю: негодяи охотно свернули бы мне шею и заняли бы мое место… При виде адмирала у меня иногда является желание выщипать ему всю бороду.
На этот поток слов из уст человека, обычно не словоохотливого, капитан ничего не ответил.
— Ну, черт возьми, что ж ты намерен делать? Знаешь, я на твоем месте подкараулил бы его при выходе с этой его… проповеди и из какого-нибудь окна пустил ему в живот хороший заряд. Ей-богу, Гиз, мой кузен, был бы тебе признателен, и ты оказал бы большое содействие водворению мира в королевстве! Знаешь ли, что этот нехристь — более король Франции, чем я… В конце концов, это мне надоело. Я откровенно выскажу тебе свою мысль: следует поучить этого… не покушаться больше на честь дворянина. Покушение на честь, покушение на жизнь — за одно платят другим.
— Дворянская честь от убийства еще сильнее пятнается, вместо того чтобы восстановляться!
Ответ этот произвел впечатление внезапного удара грома на короля. Он стоял неподвижно, протянув руки к капитану, и продолжал держать в них аркебузу, которую словно предлагал ему как орудие мести. Губы его были бледны и полуоткрыты, и можно было подумать, что глаза его, пристально уставившиеся в глаза Жоржу, приковывают их ужасающим взглядом и сами ими прикованы.
Наконец аркебуза выпала из дрожавших рук короля и брякнулась об пол; капитан поспешил сейчас же поднять ее; тогда король сел в кресло, мрачно опустив голову. Его губы и брови быстро шевелились, выдавая борьбу, происходившую в глубинах его сердца.
— Капитан, — произнес он после продолжительного молчания, — где стоит твой отряд легкой кавалерии?
— В Мо, сир.
— Через несколько дней ты отправишься туда и сам приведешь его в Париж. Через… несколько дней ты получишь приказ об этом. Прощай!
Голос его звучал жестко и гневно. Капитан отвесил ему глубокий поклон, и Карл, указывая рукой на двери, дал ему понять, что аудиенция кончена.
Капитан выходил пятясь с положенными поклонами, как вдруг король порывисто поднялся и схватил его за руку:
— Язык за зубами по крайней мере! Понял?
Жорж еще раз поклонился, положив руку на сердце. Выходя из покоев, он слышал, как король сердито кликнул собаку и щелкнул арапником, как будто собираясь свое дурное настроение сорвать на неповинном животном.
Вернувшись к себе, Жорж написал следующую записку, которую он приказал доставить адмиралу:
«Некто, не питающий любви к Вам, но любящий честь, советует Вам не доверять герцогу Гизу и, может статься, кому-нибудь еще более могущественному. Жизнь Ваша в опасности».
Письмо это не произвело никакого впечатления на неустрашимую душу Колиньи. Известно, что вскоре после этого, 22 августа 1572 года, он был ранен выстрелом из аркебузы неким негодяем по фамилии Морвель, получившим по этому случаю прозвище королевского убийцы.
XVIII. Обращаемый
T'is pleasing to be school'd in a strange tongue
By female lips and eyes.
L. Byron. D. Juan, canto II, st. 164
Чужой язык приятно изучать
Посредством женских уст.
Байрон. Дон Жуан, песнь II, строфа 164
Когда любовники осторожны, проходит иногда более недели, раньше чем общество будет посвящено в их дела. После этого срока благоразумие ослабевает, предосторожности находят смешными; брошенный взгляд легко заметить, еще легче истолковать — и вот тайна открыта.
Так же и связь графини де Тюржи и молодого Мержи вскоре перестала быть секретом для двора Катерины. Масса очевидных доказательств слепым открыла бы глаза. Так, например, госпожа де Тюржи обычно носила лиловые ленты, и бантами из лиловых же лент были украшены рукоять шпаги, нижний борт камзола и башмаки у Бернара. Графиня довольно открыто признавалась, что не переносит бороды, но любит галантно закрученные усы, — и с некоторых пор подбородок Мержи оказался тщательно выбритым, а отчаянно завитые, напомаженные и расчесанные металлической гребенкой усы образовали полумесяц, концы которого подымались значительно выше носа. Наконец дошло до того, что начали рассказывать, будто некий господин, выйдя из дому ранним утром и проходя по улице Аси, увидел, что садовая калитка при доме графини открылась и из нее вышел человек, в котором, несмотря на то что тот был тщательно закутан до самого носа в плащ, он без труда узнал сеньора де Мержи.
