А вот София, кажется, более здраво оценивала ситуацию, и ее встревоженный взгляд был тем, что вызывало дискомфорт в груди… но и непривычно теплое, вообще незнакомое чувство: о Ярославе так давно никто настолько не беспокоился!
— Ярик, любимый мой, о чем ты? — похоже, он окончательно сбил с толку любимую женщину. — Никто никого не теряет! Мы нашлись все только, — как-то нервно улыбнулась и обхватила своими руками его ладони Софи.
Да, нельзя было не признать, что она сохраняла куда больше равновесия… Смотрела обеспокоенно, но адекватно, в отличие от него, судя по всему. И, пусть он явно вел себя непредсказуемо для нее, никакого намека на истерику не показывала. Да и все то время, что он знал ее…
И это… Ну, будто бы одернуло его. Откровенно говоря, даже пристыдило немного. Позволило самому оценить происходящее со стороны. Как Ярослав когда-то и надеялся, Софи уравновешивала сейчас этот, абсолютно нетипичный для него всплеск эмоций.
Или типичный как раз? Гены матери взыграли? Просто Ярослав никогда воли этой части своего характера не давал, а тут та и не спрашивала, сама вырвалась, оживленная диким страхом, что может потерять человека, вдруг ставшего ему таким внезапно-близким… Однако насколько разумным можно считать подобный… приступ?
Посмотрел в глаза Софии, которую продолжал крепко обнимать, прижимая к себе, словно реально боялся, что отпустит — и она что-то страшное совершит. Совсем глупо, если здраво рассудить.
Да и честно ли по отношению к любимой женщине переносить на нее свою боль и врезавшиеся в память поступки другого человека, пусть и матери? Нет, хватало мозгов, чтобы понять.
— Прости, Софи… — резко, шумно вдохнул, пытаясь голову прояснить. Зажмурился. И вдруг резко раскрыл глаза, в полной мере осознав все, что внутри творится в эту минуту! — Я люблю тебя! — еще более глупо вдруг расплылся в широкой усмешке, судя по виду, сбив Софию еще больше с толку.
А ему такой жар вдруг в голову, в грудь ударил, разбивая сковавший ледяной страх! И очень ясное понимание ситуации. Такое, какого, пожалуй, давно не имел. Как переоценка всего подхода к жизни.
— И я тебя люблю, Ярик! Ты же знаешь, — губы Софии дрогнули в улыбке, неуверенной пока, немного робкой. Женщина моргнула, но нельзя сказать, что расслабилась в его руках.
Походило на то, что он ее окончательно запутал.
— Знаю… Ты к этому всему и привела, — а он все никак не мог прекратить улыбаться.
Да так, что уже скулы сводило. И вглядывался, вглядывался в ее растерянные глаза, словно по-новому жизнь переоценивая.
— Я же не верил в любовь. В удобство, взаимоподдержку, привычку и некую привязанность, возможно, — да, допускал и рассматривал, как вероятное. А любовь — нет. Для меня с детства самого это слово только с истерикой и наигранной драмой связано было; со сплошными упреками и обвинениями.
Он видел, что Софи все еще мало что понимает. И честно пытался объяснить. Но, вопреки обыкновению, логика и умение ясно выражать свои мысли сегодня Ярослава по всем фронтам подводили. Однако он сдаваться не собирался.
— Но я люблю тебя! Так, как в жизни не поверил бы, что, в принципе, другого человека полюбить можно… Для меня ты, твои интересы, здоровье и счастье, главное, Яся — важнее всего вдруг стали! И чтоб вам у меня так хорошо было, чтоб и думать забыли куда-то уходить, — так уголок рта скривил, словно повинился. Но ведь на самом деле ни капли не раскаивается.
И неистовой сладостью по душе, когда София от его слов сама в широкой улыбке расплылась, а на ее щеках румянец вдруг яркий. И глаза блестеть начали.
— Нам и не хочется никуда уходить, Ярик, — тихо призналась, обхватив его за пояс руками, — если ты вдруг не заметил. Причем обеим. Только… — она на секунду прикусила губу, словно колебалась. Но, видно, все же решила все акценты расставить. — Я все равно не понимаю, чем тебя мои рисунки, обстановка квартиры и таблетки в такой ужас привели? — серьезно спросила Софи.
Очевидно, что придется возвращаться к самой сути. Впрочем, его женщина точно на это заслужила. Особенно после того безумия, что на Ярослава в последние десять минут накатило.
— Садись, я приготовлю тебе свежий кофе. Этот остыл уже, — мягко подтолкнул ее к стулу, где не так давно Яся сидела. — И попытаюсь объяснить то, что точно неадекватным кажется, — словно извинялся перед ней глазами за весь этот переполох.
София не спорила, села на высокий стул, но он буквально ощущал то внимание, с которым она смотрела на его затылок.
— Дело не в тебе, любовь моя, — с каким-то неверием, что такое говорит, но и пониманием, что вполне счастлив, признав свои собственные чувства, Ярослав поставил перед Софией свежий напиток. — Скорее, во мне… У меня мать покончила с собой, наглотавшись таблеток, когда мне двенадцать было. Врачи не сумели спасти, слишком много она приняла… — отвернулся к окну, где продолжал валить снег, создавая настоящий новогодний пейзаж.
И, не мог не признать, что несмотря на тяжелую тему, да и собственную нелюбовь к ворошению прошлого, сейчас не испытывал протеста от понимания, что должен ей все рассказать.
— Ярик! — София, так и не тронув кофе, к нему через узкий стол потянулась, переплела их пальцы. И на лице его любимой женщины все эмоции, что испытала сейчас, отразились, в глазах ее — такое невероятное сопереживание ему!.. Тронуло сильно.
— Все нормально… Я… не могу сказать, что смирился, но принял это, как свершившийся факт, моя Софи. Уже давно. Да и мой отец… Он был превосходным учителем. Думаю, конфуцианство ему бы, по сути, прекрасно подошло. Он очень сдержан. До холодности, пусть всегда и готов на все ради близких. А моя мать… Она совсем другая была. Творческий человек, — Ярик криво усмехнулся, встретившись глазами с любимой. — Честно говоря, меня до сих пор передергивает от этого определения, Софи, не обижайся, прошу. Просто… Мать в театре работала. Постоянные спектакли, творчество, богема, какие-то встречи, чтения, выставки… Она часто поесть забывала, говорила, что не может о бренном думать, когда душа стремится к высокому. Худая до истощения, еще и курила. Вечно на антидепрессантах сидела. И постоянно упрекала отца, что он ее не так любит как-то… Не настолько сильно, как она его, без драмы, без надрыва. Что не по-настоящему это все. Не так сильно, как она по нему якобы с ума сходила, — прижал затылок пальцами, растирая скованные мышцы. — На тот момент мне сложно было понять. Но ее скандалы были регулярным явлением. Угрозы уйти, побеги в театр, посуду била… Отец… Ему не было приятно, но он стоически принимал это все. Думаю, он действительно ее любил. Именно такую… Только сам не умел и не мог выразить даже то, что в душе испытывал. Возможно, она своей эмоциональностью дополняла нечто, чего отцу не хватало. Так или иначе, больше он не женился и даже не попытался выстроить ни с кем отношений. Сейчас уехал в Словакию, живет у гор. Созваниваемся пару раз в месяц. А я… Мне казалось, что я неплохой вариант и понимание жизни для себя выстроил. Когда и удобно, и без этих драм, без надрыва и упрека. Пока тебя не встретил… — тут он прямо на нее глянул, уже искренне и широко усмехнувшись. — И ведь с первого же взгляда пробило, Софи! Только понять не мог, что со мной творится! Думал, просто… Ну, приглянулась. И умная, рассудительная такая. Красивая настолько, что взгляд от твоих рыжих, солнечных волос не мог отвести! Все время искал предлог на совещание затянуть или обсудить что-то, хорошо, вопросов хватало. Провести из кабинета вечером, — подмигнув, повинился, признавшись в неподобающем внимании к подчиненной. — Просто не было опыта, чтобы понять — вот оно, то, во что не верил. Пал без сражения. И счастлив был дико, даже на этом утреннике вашем, но не понимал… А когда рисунки твои увидел… — он крепче ее ладонь сжал. — Знаешь, меня еще все те картины, что у твоей матери на стенах висят, насторожили. Потом елка — ты чудо сотворила из простых вещей, как мне показалось. И платье Яси… И рисунок малышки, потом ты про творчество заикнулась, про художественную школу… Для меня же до сих пор все, что с творчеством связано, отпечаток матери несет. Я в театр не ходил с подросткового возраста ни разу. Даже музыку особо не слушаю. Но сейчас, увидев твои рисунки, красивые до невозможного, реальные какие-то, сопоставив все…
