Пульс у меня учащается, в груди что-то трепещет и рвется наружу.
Мо кидает на Герти взгляд из разряда тех, которые, как правило, разрешено кидать только Герти.
– Давай я буду говорить, а ты займешься вином. О’кей?
Герти словно залепили пощечину. Любопытно: мне с моего места видно, что она отворачивается от Мо и улыбается.
Очень странно…
– И зачем я сказала, что в октябре пойду с ним выпить? – поворачиваюсь я к внимательно слушающему Мо. – Зачем только я пообещала?!
– По-моему, ты сказала не так, а он уже интерпретировал. Ты не обязана с ним встречаться. Ты ему ничего не должна.
– Вы оба все это помните? – вдруг спрашиваю я. – Мне не приснилось?
Мо медлит, а Герти отзывается мгновенно:
– Конечно, помним! Я помню каждую чертову минуту. Он вел себя с тобой отвратительно. Говорил тебе, куда ходить, как добираться, а потом лично тебя отводил, так как ты, видишь ли, сама никогда не найдешь дорогу. При каждой ссоре выставлял тебя виноватой и не отступал, пока ты не извинялась. Бросал тебя, а потом вдруг снова подбирал. Обзывал толстой, чудаковатой, убеждал, что, кроме него, ты никому не нужна, хотя каждому ясно, что ты просто богиня и он должен благодарить судьбу за встречу с тобой. Кошмар! Мы его ненавидели. И если бы ты не запретила о нем говорить, я бы повторяла тебе это каждый долбаный день.
– О… – слабо выдыхаю я.
– Ты именно так себя чувствовала? – спрашивает Мо тоном плотника, у которого мало инструментов, чтобы заделать пробоину от взорвавшейся бомбы.
– Я… Я помню, что была с ним очень счастлива. И, понимаете, в то же время – жутко несчастна.
– Ну, естественно, он не все время над тобой издевался! – фыркает Герти.
– Иначе он бы тебя не удержал, – подхватывает Мо. – Он это понимал. Он не дурак, Тиффи. Знал, как…
– …задурить тебе голову.
Мо недовольно морщится от лексикона Герти.
– А мне кажется, одно время мы были счастливы, – возражаю я, чувствуя, что это важно.
Нехорошо при мысли, что все вокруг смотрели на меня с Джастином и думали, какая я идиотка.
– Разумеется, – кивает Мо. – Особенно вначале.
– Да, вначале.
Мы молча пьем вино. Ощущение крайне странное: как будто надо плакать, и я вроде бы даже хочу, но глаза сухие и никак не получается.
– В общем, спасибо, что пытались помочь… Простите, что запрещала о нем говорить, – бормочу я, глядя себе под ноги.
– Ничего. По крайней мере, мы не прекратили общаться, – успокаивает Мо. – Ты сама должна была прийти к такому выводу, Тифф. Как бы ни хотелось надавить на тебя и силой у него вырвать, это не выход – ты бы все равно к нему вернулась.
Набираюсь мужества и поднимаю взгляд на Герти. Смотрим друг другу в глаза; ее лицо пылает. Не представляю, чего ей стоило держать слово и столько времени не упоминать Джастина.
Интересно, как Мо уломал ее позволить мне учиться на своих ошибках. Он прав – скажи они мне, что я должна бросить Джастина, я бы просто их оттолкнула.
Подкатывает легкая тошнота.
– Ты замечательно справляешься, Тифф, – подбадривает Мо, доливая мне вина. – Продолжай, размышляй. Знаю, все время помнить об этом тяжело, но важно. Старайся.
Когда Мо что-нибудь говорит, оно по непонятной причине становится правдой.
А помнить ужасно сложно. Неделя без внезапных воспоминаний или неожиданных появлений Джастина – и я уже сомневаюсь. Решимость моя колеблется. Почти рушится, и я едва не убеждаюсь, что все придумала.
Слава богу, можно поговорить с Мо. Мы обсуждаем разные случаи – ссоры с криками, завуалированные подколки и еще более незаметные методы, с помощью которых сводилась на нет моя независимость. Сложно поверить, насколько ненормальными были отношения с Джастином, однако еще удивительнее то, что я этого не замечала. Наверное, чтобы полностью осознать последний факт, потребуется время.
Благодарение богу – есть друзья и соседи по квартире. Леон, конечно, понятия ни о чем не имеет, но, видимо, чувствует, что мне надо отвлечься – больше готовит и, если какое-то время не разговариваем, сам начинает новую вереницу записок. Раньше так делала я, а Леон, подозреваю, не из тех, кто рвется инициировать разговоры.
Эту записку я нахожу на холодильнике, когда возвращаюсь с работы вместе с Рейчел. Я обещала накормить ее ужином. Она считает, что я обязана кормить ее до гробовой доски, поскольку загубила ее жизнь, заказав Кэтрин книгу о вязании.
Охота на Джонни Уайта идет неважно. Напился на пару с Джонни Уайтом Четвертым в чрезвычайно грязном пабе под Ипсвичем. Чуть не повторилось наше памятное столкновение в ванной: проспал и жутко опоздал на работу.
Рейчел приподнимает бровь, заглядывая мне через плечо.
– Памятное, а?
– Уймись, ты знаешь, о чем он.
– Полагаю, да. Он имеет в виду: «Все время думаю о тебе в нижнем белье. А ты вспоминаешь меня голого?»
Швыряю ей луковицу и улыбаюсь.
– Займись делом, нарежь.
Сентябрь
34. Леон
Уже сентябрь. Холодает. Не думал, что время может лететь так быстро, пока Ричи в тюрьме.
А все из-за Герти. Видел ее всего несколько раз, однако по телефону общаемся регулярно; ее помощник тоже часто подключается к разговору и, кажется, все время что-то делает. Поразительно.
Герти бесцеремонна до грубости, но она мне нравится – ей не свойственна пустая болтовня – в противоположность Сэлу может… Она часто к нам заходит и, вслед за Тиффи, завела привычку оставлять записки. К счастью, их легко различить. Вот две рядом на кухонной стойке:
Привет! Прискорбно слышать про двухдневное похмелье – сострадаю и рекомендую кукурузные палочки с сыром. Однако… то, что твои волосы от похмелья еще больше кучерявятся – враки! Этого просто не может быть, потому что у похмелья нет плюсов. А из моих ограниченных познаний о твоем внешнем виде: чем больше они вьются, тем круче ты выглядишь.
Леон, скажи Ричи, чтобы мне позвонил. Он не ответил на десять страниц вопросов, которые я отправила на прошлой неделе. Пожалуйста, напомни ему, что я очень нетерпеливый человек и обычно получаю за работу большие деньги.
На обратной дороге после свидания с Ричи заскочил к очередному Джонни Уайту. Живет в доме престарелых на севере Лондона. Спустя несколько секунд стало ясно, что он не наш. Жена и семеро детей – достаточно весомый аргумент, хотя, разумеется, не стопроцентный. Вдобавок после очень трудной беседы выяснилось, что он пробыл на фронте всего три недели, а потом из-за гангрены отправился домой.
Последовала долгая беседа о его ноге. Было ощущение, что я на работе, только чувствовал себя как-то неловко.
