— Ничего особенного, — улыбнулось своей жуткой улыбкой отражение. — Убей Любимца Богов.
— Он мой муж. Я накличу проклятье на себя и своих сыновей…
— За все нужно платить, Инглин Олафдоттир, — шипя, оборвала ее Хель. — Убей его и клянусь туманами Хельхейма, ты до самой смерти останешься юной и прекрасной.
Инглин поджала губы.
— К тому же ты прекрасно понимаешь, что не за горами тот день, когда он прогонит тебя. Фракийка давно заняла его сердце. А ведь он клялся, что пока оно будет биться, будет принадлежать тебе. А ты останешься одна. Никому не нужная, покрытая позором. Но если молодость не оставит тебя, сможешь уйти и найти себе мужа достойного тебя, Инглин дочь ярла. Я не стану торопить тебя. Но и ждать долго не буду. Тебе решать, как повернется твоя судьба.
Отражение снова пошло рябью и на Инглин уже смотрела привычно уставшая измученная женщина. Некогда настолько красивая, что красоту ее сравнивали с рассветом над фьордами. Гордая дочь ярла Олафа Удачливого и прекрасной Сванхильд… Во что превратилась? Кем стала? Одна жизнь человека, которому она больше не нужна.
Жизнь человека, что уже две луны с празднования Йоля даже не входил в дом, прячась ото всех в охотничьем доме в лесу…
Жизнь человека, который обманул ее. Обещая сделать счастливой, растоптал ее гордость и честь. Только слепой не видел, что творилось в их доме, только глухой — не слышал, а немой — не говорил. На Инглин смотрели с жалостью, что вызывало только глухую злость или обжигающую ярость. Как стерпеть такое? Жизнь человека… Жизнь ее мужа…
Как мало, за то, чтобы всегда оставаться молодой. И так много…
Стать подругой Хель… Полуночной наездницей… Колдуньей… Ведьмой… Гонимой всеми и всеми презираемой.
Но всегда оставаться красивой, что о красоте ее будут петь скальды еще века после ее смерти…
ГЛАВА 32. Инеистые туманы Хель
— Я хочу знать, что норны уготовили мне, — сказала Берта Хельги жрецу. Много дней она решалась на это. Много ночей не спала, вглядываясь в темноту. Ее мысли путались, подобно пряже, что спряли норны при ее рождении. А тело горело огнем, едва вспоминала йольскую ночь. Казалось, что она еще чувствует, как касаются ее тела руки, покрытые мозолями. Казалось, чувствует губы на своих губах. Каждую ночь к ней возвращались видениями прошлого во снах. И каждое утро она заставляла себя забыть. И не могла. Они испепеляли ее. Но не оставляли.
Берта даже хотела уйти из селения. Говорили, что ярл Рагнар по прозвищу Лохматые штаны снова собирался на Бригию этим летом. И быть может, не отказался бы взять ее с собой. К тому же молва шла впереди нее. Скальды пели о ее даре и силе духа. А там… там, по воле богов, ее ждала бы ее судьба. Все лучше, чем каждый день рыскать взглядом по прохожим, в надежде хоть издалека увидеть его.
Берта злилась на себя за свою слабость. За то, что не могла совладать с собой. Не такой должна быть воительница. Не такой она саму себя видела.
— Ты виновата, — влетел однажды в дом кормчего Освальд, и Берта едва не упустила горшок с кашей. — Это все из-за тебя. Из-за тебя!
И все. Выкрикнув это, он снова убежал. А сердце Берты остановилось. Разорвалось на части. И все же она не стала его догонять. Не стала ничего говорить. Сама чувствуя вину.
— Не обращай внимания, — сказал Бьерн. — Перебесится. Повзрослеет и поймет. Что он должен был понять? Берта и сама ничего не понимала. И пусть Хальвдан не приближался к ней. Да она его даже не видела этих две луны. А груз вины все равно лежал на ее плечах. Не помогали его сбросить ни тренировки, ни тяжелая работа. И с каждым днем становилось все тяжелее держать спину прямо, а голову поднятой. Никто не винил открыто за раздоры в семье хевдинга. Но Берте казалось, что видит осуждение в глазах соседей. Может просто казалось? Может она и придумала это? Может просто хотела видеть? Или боялась?
Она запуталась. И не знала способа лучше, чем спросить у норн, как выбраться из этой паутины.
Ульв сгрузил с плеча черную овцу и сел напротив Хельги. Животное тут же забилось, силясь выпутаться из веревок и в который раз жалостно заблеяло. Жилище жреца было таким убогим, что Берта поначалу и не поверила своим глазам. Ведь знала, что Хельги неизменно получает часть добычи равную части хевдинга и кормчего. И быть не могло, чтобы дом его выглядел так, как клеть самого захудалого раба. Но было так. Только угли в большом, обложенном камнем очаге, отличали его от рабской лачуги.
— Что ты хочешь знать? — спросил Хельги, и кольца в его бороде нестройно звякнули.
Берта хотела знать многое. Но в первую очередь, хотела знать, как ей жить дальше. Но сказала:
— То, что они посчитают нужным мне сказать.
Хельги кивнул и принялся вытаскивать чашу за чашей из своего полотняного мешка.
Берта следила, не мигая, за его движениями и сердце ее сжималось от дурного предчувствия.
В этот раз она сняла рубашку и легла ближе к очагу, чтобы холод седой Норэгр не выпил остатки тепла из ее тела. Или туманы Хель, если снова она придет. Хотя «если» не то слово. Скорее «когда». Когда придет жуткая женщина, чтобы снова и снова говорить о силе и могуществе, что подарит ей, если Берта согласиться служить ей.
— Тогда я заберу у тебя все, Берта, — шелестела она, путаясь в сизых холодных туманах.
— Ты и так заберешь, если на то воля Богов и Плетущих.
И Хель, шипя, отступала. Оставляя тревогу за близких, сомнения и усталость. Загудел словно ветер в ущелье, голос Хельги, выводя древнюю песню. Вскрикнула овца и замолчала, захлебнувшись своей кровью. Мокрые липкие пальцы заскользили по телу Берты, и оно стало наливаться тяжестью. А дух ее стал таким легким, что порыв ветра подхватил его. Закружил, путая прошлое с будущим, а будущее с настоящим. И вот она на носу корабля в куртке с коротким рукавом и пояс оттягивает секира. Соленый ветер ласкает обожженную солнцем кожу, и сильные руки обнимают ее сзади, пряча от мира в плотном кольце.
— Что, маленькая вельва, готова к тому, что нас ждет? — спрашивает Ульв419. И Берта откидывает на его плечо голову и прикрывает глаза.
И снова ее подхватывает сильный ветер. Несет сквозь время. И вот она стоит в туманах, наполненных голосами и шепотом, столь густых, как молоко и таких же холодных, как пустоши седой Норэгр.
Черный ворон пролетел перед самым лицом, но Берта видела только смазанную тень. Неясные синие огоньки мелькали то тут то там. И голоса. Множество голосов и шепота.
— Не слушай, — проскрипел голос Гессы из тумана. — Иди за вороном.
И снова ветер. Снова мир смазался и Берта, словно сухой лист, полетела увлекаемая чужой волей.
Жарко натопленная комната. Единственная в доме. И мужчина, что не оставлял ее мыслей много дней, спящий на широкой лавке. Его грудь мерно поднималась и опускалась, а лицо хмурилось во сне. Его едва видно было в свете тлеющих углей в большом очаге.
