Он не видел ее лица. Слишком темно было, но отдал бы многое, чтобы увидеть затуманенный взгляд огромных темных глаз. Зато слышал, как прерывалось ее дыхание и с всхлипами вырывалось из груди.
И когда руки ее обвились вокруг его тела, а маленькие ноготки прошлись вдоль спины, он уже не мог сдерживаться.
Слишком быстрыми и резкими были его движения. И слишком громким вскрик Берты, когда тела их слились, и он даже не сразу понял, что он был от боли. Только тогда, когда она начала отбиваться и отталкивать его, осознание того, что произошло, немного отрезвило его разум.
— Тише-тише. Сейчас это пройдет, — шептал Хальвдан быстро, почти лихорадочно, целуя ее лицо, шею, плечи, лаская небольшую упругую грудь.
Он был нежен с ней. Нежен настолько, насколько умел. И вскоре Берта снова стала задыхаться и сама подаваться ему навстречу.
— Почему ты не сказала, что еще не была с мужчиной? — спросил он, когда жар, испепеляющий их, рассыпался искрами и погас, как йольский костер на рассвете. Берта, казалось, и не шевелилась, все так же цепляясь за его плечи, обвив ногами его тело. Но стоило ему заговорить — отпрянула. И Хальвдан пожалел, что вообще открыл рот. Хотелось и дальше лежать так, обнимая ее. Даже мороз Йольской ночи не кусал, обходя их стороной.
— Это многое бы изменило? — усмехнулась она, отстранившись, словно не было ничего. — Йолькая ночь и правда дурманит разум колдовством, Хальвдан. Но не стоит придавать этому много значения. Теперь надеюсь, твои мысли вернутся туда, где им место, — сказала она, поднявшись и подобрав свой плащ.
— Берта… — выкрикнула темнота клети, что осталась за ее спиной, но она не оглянулась. Не вернулась. Даже не откликнулась.
Сердце ее разрывалось. А к горлу подступал соленый ком. Но никто не заметит этого.
— Стоять, — перехватил ее Ульв, пока никто не увидел ее растрепанного вида. — Довольна?
— Более чем, — с вызовом посмотрела она на Рыжего Лиса.
— Даже не сомневаюсь, — процедил он сквозь зубы в ответ. — Идем. Даже слепой увидит, чем ты занималась. Потопчемся где-то. Пусть лучше думают, что со мной. Иначе Инглин сживет со свету и тебя и Хальвдана, — добавил, выбирая сено из ее волос.
Берта улыбнулась. В улыбке этой было больше горечи, чем радости.
— Уже жалеешь? Берта пожала плечами.
— В любом случае, лучше жалеть о том, что сделано, чем тосковать о том, чего не сделал.
Ульв покачал головой. Он был явно не согласен с ней. Но говорить об этом не стал. И Берта была благодарна за это.
— Сама Фрейя вскружила вам головы, но как бы не стало так, что из-за этого безумия прольется кровь, — сказал он глядя, как мужчины тащат в дом ярла огромное полено. И растрепал ладонью свои волосы. — Идем. Будем пить, Берта. И ты будешь петь и веселиться, как будто ничего не случилось.
И Берта пила, пела и веселилась. Правда, танцевать не решалась, чувствуя, что тело откликается ноющей болью. Но много смеялась и шутила. И никто бы не подумал, что больше всего ей хотелось быть дома. Под теплым боком рабыни Маргрэты и защитой Бьерна.
Благо, твердое плечо не отходящего и на шаг Ульва, не позволяло сбежать сквозь темноту Йольской ночи.
И только Фрейя, что следила в эту долгую ночь за случившимся, загадочно улыбалась. Невидимо ступая между пировавшими и связывая новые и новые пары, она смотрела на своего любимца и избранную матерью ее. И улыбалась. Она знала, что как бы ни противились они дару ее, все равно он сильнее. И только время покажет насколько.
ГЛАВА 31. Полуночная наездница
Нет ничего печальней для женщины, чем осознание того, что годы не щадят тебя. Что с каждым годом красота и молодость покидают тело, а не смену им приходит старость и дряхлость.
— Мам, что с тобой? — спросил Освальд, заглядывая в глаза Инглин. — Ты зла, как вырвавшийся из неволи Фенрир.
— Уйди отсюда, — прошипела мать.
— Мам?
— Пошел ВОН, я сказала, — выкрикнула она и уже спокойней добавила. — Найди своего отца. Или займись чем-то. Оставь меня, Освальд.
Мальчик засопел, глядя, как мать снова поворачивается к отполированному диску.
— Это все она, да? Из-за нее ты несчастна? Инглин не ответила. Только плечи вздрогнули.
Нет. Не вельва была виновата в ее горе. И даже не муж. Виной всему был страх.
Страх превратиться в старуху. Страх потерять то, что было важно для Инглин. Ее красоту. И он был столь силен, что она готова была отдать все что угодно, лишь бы избавиться от него. Он приходил к ней по ночам, ложился рядом на пустующее ложе, касался ее сердца. И Инглин снилось, что ее отражение, еще не утратившее своей свежести, морщится и сохнет. Ее рыжие волосы блекнут и седеют, а глаза, синие, как воды фьордов, выцветают. Ночи ее превратились в пытки.
— Инглин-Инглин, — прошелестело ее отражение, голосом похожим на сухие листья.
— Ты ничего не сможешь сделать с этим. Старость — так же неизбежна, как закат солнца вечерами.
Инглин вздрогнула. Ее лицо исказил ужас, а по спине пополз мороз. Казалось, в доме стало холоднее, чем на дворе, в самую холодную зимнюю ночь.
— Ты состаришься. Твое тело иссохнет, а кожа сморщится. Собственное отражение станет тебе ненавистно, Инглин. Ты не нужна будешь ни мужчине, ни самой себе и будешь молить о смерти всех богов, которых знаешь.
Дочь ярла могла бы поклясться путанной пряжей норн, что не произнесла ни слова. И думала, не повредилась и умом, глядя, как шевелятся синеющие губы отражения.
— Кто ты? — выдохнула Инглин, и вместе со словами с губ сорвалось облачко пара.
— Та, кто не даст времени коснуться твоей плоти, — ответила женщина похожая на Инглин Олафдоттир, как две кали воды.
— Как? — не поверила она собственным ушам и подумала, что и правда разум оставил ее.
— Очень просто, — улыбнулось отражение, показав длинные синие клыки, и внутренности Инглин сковал ужас от осознания того, с кем сейчас разговаривает. — Я верну тебе силу и молодость. А ты взамен сослужишь мне службу.
Спутаться с Хель… Стать Полночной наездницей…
Хель никогда ничего не дает просто так. И Инглин с детства знала, что за ее дары придется платить дорого. Слишком дорого.
— Смотри, — выдохнуло отражение и отполированный диск пошел рябью.
И него смотрела уже не женщина, разменявшая четвертый десяток зим, а молодая и свежая девушка. Инглин коснулась лица, неверяще провела пальцами по снова ставшей упругой и нежной коже. Смотрела, как снова сияет румянец на щеках. И тут же видение исчезло. И все стало как прежде. Инглин стиснула зубы так, что они заскрипели.
— Что ты хочешь? — спросила она у той, что была по ту сторону серебра.
