Я не очень любила эти помещения. Здесь сканировался и записывался каждый шаг и каждое движение, и хотя я полностью принимала меры безопасности, мне было неуютно. Бывать здесь мне приходилось крайне редко — обычно тогда, когда подследственные находились в медицинском изоляторе, а взять биологические образцы было необходимо. И еще ни разу я не шла смотреть на того, кто в нашей камере пытался свести счеты с жизнью.
Сейчас комиссар стоял возле смотрового окна, которое с той стороны камеры казалось обычной стеной, и пыхтел. Окно было небольшим, и из-за плеча комиссара нам с Рупертом видно было плохо. По стенам коридорчика жались, похоже, все, кто не был занят срочной работой, и любопытство пересиливало риск получить взыскание. В самой камере на койке сидел растерянный ректор Томас, раздетый по пояс, возле него что-то делали дежурный врач и Гордон.
— Гордон Курт — заместитель главы криминалистической экспертной лаборатории Королевской Магической Полиции, — выпрямившись и убирая тонкий браслет для измерения давления, пояснил ректору врач, — он вас осмотрит.
К моему удивлению, ректор дружелюбно улыбнулся.
— Я вроде еще не умер, — возразил он.
— Но вы пытались, — ответил Гордон, поворачивая голову ректора так бесцеремонно, словно тот уже лежал готовенький на секционном столе. — Господин Томас, вы же знаете, что в наших камерах это было пустой тратой времени, так зачем?
Я не знаю, что сказала бы на это доктор Меган, но ее пока еще не было, а Гордон… Гордон тоже знал, что делал. Комиссар затаил дыхание, я улучила момент и протиснулась под его рукой.
— Я виноват, — покаянно признался Томас. Вышло у него неубедительно. После разговора с доктором Меган? Она вышибла его из колеи? — Я — причина гибели Таллии. Мне сложно, очень сложно с этим жить.
— Ну, вы только начали, — успокаивающе заметил Гордон. Я от изумления открыла рот, комиссар закашлялся. Заявление было на грани, и ладно бы профессиональной этики, но Гордон не мог знать, как среагирует ректор. — Я видел многих, и поверьте, они проходили через подобное…
— Все пережили? — опять пошутил ректор.
Что? Я просто ушам своим не верила. Это так с ума, что ли, сходят?
— Ну разумеется, я же не только трупы вскрываю, — Гордон обиделся очень праводподобно. — Я иногда тут дежурю как врач. Обязанности, знаете ли.
Вот тут он приврал. Руперт осторожно подергал меня за рукав.
— Что он задумал? — прошептал он мне на ухо. Я не повернулась, только дернула плечом — все равно не знала, что ответить.
— Искупить вину заслуженным наказанием, — продолжал Гордон. — Большинство людей эта мысль приводит в чувство. Кто не справился с управлением кэбом или машиной, да мало ли, какие случаи. Но не ваш, я полагаю... Дайте-ка взглянуть на вашу спину. Зачем вы выбрали, кстати, дверную ручку? Если бы с ней можно было что-то сделать, ее бы давно заменили на что-нибудь более безопасное… Так вот, с вами почти нет сомнений, непреднамеренное убийство.
Врач поморщился и пару раз предупреждающе кашлянул, Гордон обратил на него внимание — я была готова поклясться, специально! — и отмахнулся:
— Бросьте, Мэтью. Непреднамеренное, это я говорю как эксперт. Ну ни один Суд не признает это умыслом. Расположение рук, сила давления, да все говорит о неосторожности. Любой королевский защитник, даже самый зеленый, два месяца как со студенческой скамьи, это увидит. Не верите — посмотрите сами!
«Вот это да!..» У врача было то же выражение лица. Общий курс судебной медицины был обязательным для любого студента-медика, и он знал, что Гордон блефует.
Экспертиза не могла утверждать это так, как сейчас представлял Томасу Гордон. Это вообще не могла утверждать ни одна экспертиза в мире, но ректор Томас об этом не знал и знать не мог. Я покосилась на комиссара: с одной стороны, Гордон совершал должностное преступление. Я бы как его шеф настаивала на проступке, но с небольшой вероятностью того, что именно проступком это признают. С другой стороны…
Если Томас поймет, что у него есть шанс отделаться пребыванием в камере предварительного заключения и выйти из зала Суда с небольшим по его меркам штрафом…
— Вряд ли получится, — услышала я шепот Руперта. — Если он так превосходно режет трупы, Сью, тебе у него еще поучиться, то может и сообразить, что Гордон вешает ему лапшу на уши.
— Не каркай, — выдохнул комиссар. — Вдруг сработает.
Руперт отлип от стекла, остановить мы его не успели. Он открыл дверь — беспрепятственно, его идентификационный браслет сразу дал ему доступ, — и оказался в камере, где на него тотчас уставились все трое, особенно почему-то врач.
— Я полковник Руперт. Как вы себя чувствуете?
— Мне больно, но физически… неплохо. Я очень хочу спать.
— Где больно? — оживился Гордон, в этот момент пристально изучавший поясницу ректора. Что он там хотел увидеть? — Вам причинили боль бейлифы?
— Больно… от сознания того, что я сделал. Кажется, я только начинаю это понимать.
Руперт обменялся взглядами с Гордоном.
— Господин Томас, вы сказали, что у вашей супруги был любовник. Мы довольно быстро установили все ее постоянные контакты. Мы также выяснили, что ей никто не звонил перед смертью.
— Правда? — удивленным Томас не выглядел. — Я не слышал сам звонок, только голос… и я не очень разобрал, о чем они говорили. Но потом Таллия мне призналась, что у нее есть любовник.
— Зачем? — тихо, хотя нас все равно не могли слышать в камере, спросила я у комиссара.
— Умно, — откликнулся он. — Продолжает гнуть свою линию. А мы — а это наши проблемы. Если он то же самое скажет и на суде…
— Суд будет учитывать результаты следствия, — ответила я, но особой уверенности не чувствовала. Какой судья попадется, может и посчитать, что мы не отработали все возможные версии. Томасу положен защитник, ему и делать ничего не придется. — Но почему он не цепляется за самый простой вариант?
Комиссар ничего не ответил.
— Скажите, господин Томас, — спросил Гордон, теперь прислоняя к спине ректора фонендоскоп — учитывая специальность, где он только его раздобыл? — Ваша супруга, скажем так… не имела определенные пристрастия в интимной жизни?
— О чем вы? — ровно поинтересовался Томас. — Таллия была очень сдержанной. Или я не понимаю, что вы хотите узнать.
— Вот сукин сын, — выругался комиссар. — Не пытать же его, в конце-то концов? Делает вид, что вообще ничего не знает, и ведь как хорошо делает.
— Может, он даже не врет? — предположила я. — Может, у Таллии был еще один телефонный номер? Нет, я знаю, что два номера на одно имя иметь нельзя, но…
Комиссар опять промолчал, и я испытала жуткую неловкость. Это он у меня должен спрашивать такие детали, а я — ему отвечать.
— Я бы сказала, что он не осознает, что он врет.
