колец не произошло до конечного отброшения того, что дало рождение Меркурию. Мы живописуем, таким образом, перед оком разума ряд сосуществующих концентрических кругов, и, созерцая их постольку же в самих по себе, поскольку в развитиях, коими, согласно гипотезе Лапласа, были они построены, мы замечаем сразу весьма редкостное подобие с атомистическими слоями и развитием первичного излучения, как я его описал. Не возможно ли, что по относительном измерении сил, которыми каждый последовательный планетный круг был отброшен — то есть по измерении последовательных чрезмерностей вращения по отношению к тяготению, причинявшему последовательные разряжения, — мы должны были бы найти рассматриваемое подобие более решительно подтвержденным? Разве невероятно, что мы обнаружили бы силы эти изменившимися — как и в первичном излучении — соразмерно квадратам расстояний?
Наша Солнечная система, состоящая главным образом из одного солнца с шестнадцатью планетами, несомненно, и, возможно, несколько более, обращающимися вокруг нее на различных отстояниях и сопровождаемых семнадцатью лунами достоверно, но очень вероятно, и несколькими другими, — должна быть теперь рассматриваема как некий пример бесчисленных скоплений, которые последовательно заполнили всю Вселенскую Сферу атомов по устранению Божественного Воления. Я хочу сказать, что наша Солнечная система должна быть понимаема как доставляющая родовой пример этих скоплений или, более точно, крайних состояний, которых они достигли. Если мы задержим наше внимание сосредоточенным на мысли крайнего возможного Соотношения в предначертании Всемогущего и на предосторожностях, принятых для свершения его через различие форм среди изначальных атомов, и обособленного разноотстояния, мы найдем невозможным предположить даже на одно мгновение, что хотя бы два из зачинающихся скоплений достигли в конце совершенно одинакового достижения. Мы, скорее, будем склонны думать, что нет двух звездных тел во Вселенной — будь то солнца, планеты или луны, — которые были бы в частном подобны, хотя все подобны в общем. Еще менее тогда можем мы вообразить некие два соединения таких тел — некие «системы» — имеющими более чем общее сходство[475]. Наши телескопы в этом вполне подтверждают наши выведения. Обращаясь к нашему солнечному сплетению, как к наиболее вольному или общему образу из всех, мы зашли настолько далеко в нашем предмете, как рассмотрение Вселенной в виде сферического пространства, через которое, рассеянное с единообразием чисто общим, существует известное число лишь в общем подобных сплетений.
Взглянем теперь, распространив наши понятия, на каждую из этих систем как на некий сам по себе атом, что он и есть в действительности, если мы будем рассматривать его лишь как одну из несчетных мириад многочастных целых, которые образуют Вселенную. Рассматривая таким образом их все лишь как великанские атомы, каждый с одним и тем же неистребимым устремлением к Единству, что отличает настоящие атомы, из которых она состоит, — мы вступаем сразу в новый порядок сцеплений. Меньшие сплетенности, в соседстве с известной большей, должны были бы неизбежно притягиваться все теснее в ее соседство. Тысяча соберется здесь; миллион там; здесь, быть может, снова, даже миллиард — оставляя, таким образом, неизмеримые пустоты в пространстве. И если будет спрошено, почему в отношении этих многочастных целых, этих просто исполинских атомов я говорю лишь о «соединении», а не о более или менее скрепленном скоплении, как в примере настоящих атомов, — если вопросят, например, почему я не довожу своего указания до его законного разрешения и не описываю сразу эти сборища систем-атомов ринувшимися в сплочение сфер, между тем как каждый достигает сгущения в одно великолепное солнце, — мой ответ есть, что это грядет — я лишь приостановился на миг у порога в Грядущее. В текущем, называя эти сборища «гроздьями», мы видим их в зачаточных состояниях их сплочения. Абсолютное их сплочение еще впереди.
Мы достигли теперь той точки, откуда мы созерцаем Вселенную как сферическое пространство, усеянное неравно гроздьями. Я хочу отметить, что предпочитаю здесь наречие «неравно» выражению «с равенством чисто общим», употребленному ранее. Очевидно, на самом деле, что равенство распределения будет уменьшаться в прямом отношении к образованию скоплений — то есть по мере уменьшения в числе вещей распределяющихся. Таким образом, возрастание неравенства — возрастание, каковое должно длиться до тех пор, пока, раньше или позже, не настанет некоторое время и обширнейшее скопление поглотит все остальные, — должно быть рассматриваемо просто как указание, подтверждающее устремление во Едино.
И здесь, наконец, уместным кажется полюбопытствовать, подтверждают ли удостоверенные сведения астрономии общее расположение, которое я, путем выведения, означил Небесами. Сполна они это делают. Телескопические наблюдения, руководимые законами перспективы, дозволяют нам установить, что постижимая Вселенная существует как гроздь гроздей, неправильно расположенных.
«Гроздья», из которых эта вселенская «гроздь гроздей» состоит, суть просто то, что мы обычно определяем как «звездные туманности» — и из этих звездотуманностей одна есть верховнейшей завлекательности для человечества. Я разумею Светомлечность, или Млечный Путь. Она занимает нас, во-первых и наиболее явно, по причине большего своего превосходства в видимом объеме, не только над той или другой гроздью небосвода, но и над всеми, вместе взятыми, гроздьями. Наибольшая из этих последних занимает лишь точку, сравнительно, и четко видима только с помощью телескопа.
Млечный Путь метется через все Небо и сияюще зрим для простого глаза. Но он влечет человека главным образом, хотя и менее непосредственно, по причине того, что он его дом, отчизна Земли, где он существует; обитель Солнца, вокруг которого Земля обращается; обитель той сложности шаров, среди коих Солнце есть средоточие, и первосвет — Земля есть одна из шестнадцати вторичных, или планет, Луна одна из семнадцати третичных, или спутников. Млечный Путь, я повторяю, есть лишь одна из гроздей, что я описал, лишь одна из так называемых «туманностей», открывающихся нам — временами, в телескоп только — как слабые мглистые пятна в различных частях неба. У нас нет основания предполагать, что Млечный Путь в действительности более пространен, чем самая малая из этих звездотуманностей. Огромные превосходства его объема суть лишь видимые превосходства, происходящие от нашего положения относительно него — то есть от нашего положения в его середине. Сколь бы странным ни показалось первоначально это утверждение для тех, кто не посвящен в звездоведение, однако сам звездовед не колеблется в утверждении, что мы находимся в середине этого несметного воинства звезд — солнц, многочастных целых, — каковые образуют Светомлечность. Кроме того, и не только мы имеем — не только наше Солнце имеет право притязать на Млечный Путь как на свою собственную отдельную гроздь, но с малой оговоркой можно сказать, что каждая четко зримая звезда небосвода — каждая звезда, зримая простому глазу,
