и он понимал, что Стар, подобно Линкольну, ведет длительную войну на много фронтов. За десять лет, чуть не в одиночку пробивая дорогу кинематографу, он достиг того, что ассортимент добротных высокобюджетных фильмов сделался шире и богаче театрального репертуара. Стар был продюсером – как Линкольн полководцем – лишь вынужденно, в силу обстоятельств.
– Пойдемте со мной к Ла Борвицу, – предложил Стар. – Вот уж где без глазури не обойтись.
В кабинете Ла Борвица сидели два сценариста, стенографистка и притихший продюсер; судя по пустым лицам, напряженности и табачному дыму, им так и не удалось выбраться из того тупика, в котором Стар их оставил три часа назад.
– Слишком много персонажей, Монро, – доложил Ла Борвиц чуть ли не с благоговением перед грандиозностью провала.
Стар понимающе хмыкнул.
– В том-то и главная идея фильма.
Вытащив из кармана горсть мелочи, он взглянул на люстру и подкинул полудолларовую монету – та упала в плафон. Стар взглянул на остальную мелочь и выбрал двадцатипятицентовик.
Ла Борвиц наблюдал за ним с несчастным видом – он знал любимую забаву Стара и уже понял, что траты времени не миновать. На него никто не смотрел; улучив момент, Ла Борвиц вытащил руки из-под столешницы и резко вскинул их в воздух – словно сбросив кисти с запястий, а потом поймав их в падении. Маневр сработал, ему полегчало.
Кто-то из сценаристов вытащил мелочь, тут же уговорились о правилах:
– Кидать монету, чтоб не задела цепочки. Все, что свалится в плафон, идет победителю.
Игра затянулась на полчаса, не участвовали двое: Боксли, усевшись в сторонке, вчитывался в сценарий, стенографистка вела счет. Время всех четверых игроков оценивалось ею в тысячу шестьсот долларов; в итоге Ла Борвиц выиграл пять долларов пятьдесят центов – и вахтер принес стремянку, чтобы выгрести монеты из плафона.
– У вас тут сплошная начинка для пирога и ничего больше, – вдруг заявил Боксли.
– Что?
– Это не сценарий.
Все воззрились на него удивленно, Стар сдержал улыбку.
– Вот и дока объявился, – не смолчал Ла Борвиц.
– Нагромождение красивых речей и ни одной коллизии, – бестрепетно продолжал Боксли. – Вы же не роман пишете. И вообще слишком многословно. Не могу толком объяснить, но подход явно неверный. Не увлекает.
Боксли теперь возвращал то, что в него вкладывали в течение трех недель. Стар отвернулся, исподволь наблюдая за остальными.
– С чего вы взяли, что героев много? – продолжал Боксли. – Наоборот, их нужно больше. Как я понимаю, для сценария это главное.
– Так и есть, – подтвердили сценаристы.
– Верно, – кивнул Ла Борвиц.
– Пусть каждый персонаж видит себя на месте другого, – продолжал Боксли, воодушевленный общим вниманием. – Полицейский собирается арестовать вора – и видит у преступника свое собственное лицо. То есть надо так показать. Представим, что фильм называется «Побудь на моем месте».
Вдруг снова закипела работа – сценаристы подхватывали и развивали тему по очереди, как джазовые солисты; может, завтра ее тоже отвергнут за ненадобностью, но пока что жизнь возродилась. Не меньше, чем вмешательство Боксли, помогла игра с монетами, создавшая нужную атмосферу: Стар, не снисходя до роли поводыря, держался – и порой выглядел – как мальчишка, разыгрывающий спектакль.
Уже повернувшись к выходу, он подчеркнуто одобрительным жестом тронул Боксли за плечо – чтобы остальные не накидывались на него слишком уж откровенно.
В кабинете ждал доктор Бэр с помощником-мулатом, держащим наготове переносной кардиограф – Стар называл его детектором лжи.
Стар разделся до пояса: начинался еженедельный осмотр.
– Как самочувствие в последнее время?
– Как обычно.
– Работаете много? Спать удается?
– Нет. Не больше пяти часов. Если ложусь рано – не засыпаю.
– А снотворное?
– От желтой таблетки наутро мутит.
– Принимайте две красные.
– Тогда снятся кошмары.
– Значит, по одной, желтую первую.
– Хорошо, попробую. А вы сами как поживаете?
– Я-то о себе забочусь, Монро, не трачу себя понапрасну.
– Черта с два, вы порой ночь напролет не спите.
– Зато потом сплю целый день.
Через десять минут Бэр заметил:
– Вроде бы все неплохо. Давление на пять единиц выше.
– Хорошо. Ведь это хорошо, да?
– Да. Вечером проявлю кардиограммы. Когда поедем отдыхать?
– Когда-нибудь, – беззаботно ответил Стар. – Месяца через полтора станет полегче.
Бэр взглянул на него с искренней симпатией, укрепившейся с годами.
– В тридцать три вам полегчало после отдыха. Пусть всего лишь трехнедельного.
– Когда-нибудь соберусь.
Никогда, подумал Бэр. Несколько лет назад он с помощью Минны раз-другой уговорил Стара на короткий отпуск. А в последнее время усиленно пытался вызнать, кого Стар считает ближайшими друзьями – кому под силу отвлечь его от работы и не подпускать к студии. Впрочем, вряд ли затея удастся. Стару оставалось жить недолго – не больше полугода. Что толку проявлять кардиограммы? Таких людей невозможно оторвать от дела, насильно уложить в постель и заставить полгода разглядывать небо – Стар предпочтет умереть. Несмотря на отговорки, им руководила ощутимая тяга к полному самоизнурению, знакомому по прошлым временам; усталость была не только ядом, но и наркотиком, дававшим ему редкое, почти физическое наслаждение от работы в утомленном полубреду, на износ. Такое перерождение жизненной силы Бэр уже видел – и с некоторых пор предпочитал не вмешиваться: вылечив одного-двух, он понял всю бесплодность исцеления, убивающего личность и триумфально сохраняющего лишь оболочку.
– Пока все по-прежнему, – заметил доктор.
Они обменялись взглядом. Знает ли Стар? Скорее всего да. Неизвестны лишь сроки – Стар не подозревает, насколько близок исход.
– Если все по-прежнему, – ответил Стар, – я не смею мечтать о большем.
Мулат закончил упаковывать аппарат.
– На следующей неделе в то же время?
– Хорошо, Билл. Всего доброго.
Дверь закрылась, Стар включил диктограф. Тут же донесся голос мисс Дулан:
– Вы знакомы с мисс Кэтлин Мур?
– Что? – ошеломленно переспросил Стар.
– На проводе некая мисс Кэтлин Мур. Говорит, вы просили ее позвонить.
– Боже правый! – Его обуял гневный восторг: прошло пять дней – куда это годится!
– Она на связи?
– Да.
– Ладно, соедините.
Через миг он услышал ее совсем рядом.
– Свадьба состоялась? – Его голос прозвучал негромко и мрачно.
– Пока нет.
В памяти всплыло ее лицо и фигура – он сел, и Кэтлин будто бы склонилась к столу, чтобы остаться вровень с его взглядом.
– К чему этот звонок? – спросил Стар тем же мрачным тоном, тяжело ему давшимся.
– Значит, письмо к тебе все-таки попало?
– Да. В тот же вечер.
– О нем-то я и хотела поговорить.
В конце концов он нашел нужный тон – оскорбленный.
– О чем тут говорить?..
– Я хотела написать вслед другое письмо, но не вышло.
– Это я тоже знаю.
Пауза.
– Ну же, не злись, – вдруг сказала она. –
