которых до сих пор неслись стоны замурованных трудяг и халтурщиков. Рассказывали, как случайно забредший туда новенький продюсер прибежал в главное здание, взволнованно спрашивая:
– Кто все эти люди?
– Сценаристы.
– Я тоже так думал! Но я там проторчал десять минут – и двое из них не написали ни строчки!
Джейн сидела за пишущей машинкой, до обеда оставалось недолго. Я без обиняков заявила ей, что у меня есть соперница.
– Темная лошадка, – добавила я. – Даже имени не знаю.
– Вот как. Ну, может, мне что-то и известно. Слыхала кое от кого.
Этот «кое-кто», разумеется, был ее племянник Нед Соллинджер, рассыльный Стара. Когда-то Джейн возлагала на него горделивые надежды; он, поступив с ее помощью в нью-йоркский университет, записался там в футбольную команду, а на первом же курсе медицинского факультета, отвергнутый возлюбленной, вырезал в анатомичке самую недемонстрируемую часть женского трупа и послал избраннице. Не спрашивайте меня почему. В раздоре с миром и судьбой[99], он вновь очутился на самом дне.
– Что ты знаешь? – спросила я.
– В ночь землетрясения она упала в озеро за студией, Стар нырнул и спас ей жизнь. А еще говорили, она прыгнула с его балкона и сломала руку.
– А кто она?
– Тоже забавно…
Грянул телефон; все время разговора я изнывала от нетерпения. Звонил Джо Рейнмунд и, судя по репликам, пытался выяснить, насколько опытна Джейн и написала ли она в жизни хоть один сценарий. Это Джейн-то, на глазах у которой Гриффит изобрел съемку крупным планом!.. Пока Рейнмунд разглагольствовал, Джейн беззвучно стонала, заламывала руки, строила гримасы телефону, утыкала трубку в колени, чтобы не слышать звука, – и время от времени бросала мне реплики вполголоса.
– Он что, пытается убить время между совещаниями?.. Уже десять раз спрашивал… Все ему в анкете написала…
И в трубку:
– Если дойдет до Монро, я ни при чем. Буду стоять насмерть.
Она вновь мученически прикрыла глаза.
– А теперь он набирает актеров… на вторые роли… думает приглашать Бадди Эбсена… Господи, да он просто бездельем мается… теперь про Уолтера Давенпорта… про Дональда Криспа… у него там целый каталог актеров: слышу, как страницы шуршат… важничает, прямо второй Стар, а мне до перерыва еще две сцены закончить…
Рейнмунд в конце концов отстал – или, может, его отвлекли. Вошел официант с обедом для Джейн и кока-колой для меня (в то лето я не обедала). Прежде чем приняться за еду, Джейн дописала еще фразу в сценарий. Мне всегда было интересно, как она сочиняет. Однажды я видела, как они вдвоем с молодым сценаристом перекраивали сюжет, позаимствованный из «Сатердей ивнинг пост», – меняли характеры персонажей и прочее. А потом взялись писать: каждая реплика перекликалась с предыдущей, и все выглядело как в жизни, когда кто-то старается выказать себя другим – смешным, добрым или храбрым. Я так и не собралась посмотреть тот фильм, хотя очень хотела.
Джейн была милой, как незатейливая игрушка из детства. Зарабатывая три тысячи в неделю, она умудрялась заводить мужей, которые все как один были пьяницами и избивали ее чуть не до смерти.
– Так ты не знаешь ее имени? – вернулась я к разговору, намеренная добиться своего.
– Ах да, – спохватилась Джейн. – Стар ей позже названивал. А потом сказал Катрин Дулан, что зовут ее по-другому.
– Он ее все-таки нашел. Ты знаешь Марту Додд?
– Бедняжка, ей так не повезло! – воскликнула Джейн с хорошо отрепетированным сочувствием.
– Может, пригласишь ее завтра на обед?
– Вряд ли она голодает. Один мексиканец…
Я объяснила, что затеваю все не ради благотворительности. Джейн согласилась помочь и позвонила Марте Додд.
На следующий день, встретившись в Беверли-Хиллз, мы сидели в «Коричневой шляпе» – томном ленивом ресторане, где посетители выглядят так, будто вот-вот прилягут отдохнуть. За обедом, правда, публика слегка оживляется, в первые пять минут после еды дамы устраивают чуть ли не дивертисмент, – но наша троица оставалась тихой. Я напрасно медлила, надо было сразу налететь на Марту Додд с расспросами. Марта, девушка из глубинки, так и не поняла, что же произошло с ее карьерой, и не могла похвастаться ничем, кроме безнадежно погасшего взгляда. Она по-прежнему считала, что былой успех вернется, надо лишь выждать срок.
– В двадцать восьмом году, – говорила она, – у меня была такая вилла – залюбуешься. Тридцать акров, мини-поле для гольфа, бассейн и шикарный вид. Весной в ромашках хоть купайся.
В итоге я пригласила ее встретиться с отцом – тем самым наказав себя разом и за попытку «двойной игры», и за то, что ее стыдилась. В Голливуде лучше играть открыто, остальное сбивает с толку. Всем и так все ясно, к тому же сам климат не располагает к усилиям, двойные игры здесь – слишком явная трата времени.
Джейн попрощалась с нами у ворот студии, недовольная моей трусостью. Воспоминаниями о карьере Марта успела внутренне себя взвинтить если не до решимости – все-таки сказывались семь лет забвения, – то уж точно до состояния нервной уступчивости, и я собралась всерьез поговорить с отцом. Студия не заботилась об актерах вроде Марты, когда-то приносивших невероятные прибыли: им позволяли жить в нищете и пробавляться эпизодическими ролями. Милосерднее было бы просто отправить их с глаз долой. А отец в то лето страшно мной гордился, я устала его одергивать – он то и дело начинал живописать кому-нибудь подробности того, как из меня гранили такой редкостный бриллиант. Ах, Беннингтон, заведение для избранных! Подумать только!.. Я устала его убеждать, что туда собирали прирожденных кухарок и служанок, умело маскируя их некоторым количеством неудачливых претенденток на место в дорогих борделях, – тщетно: отец гордился колледжем так, будто сам его закончил. «Ты получила все, что можно», – счастливо приговаривал он. Это «все» включало в себя два года во Флоренсе, где я единственная во всей школе умудрилась сохранить девственность, и протокольный дебют в бостонском светском обществе. Я была ни дать ни взять цветущим побегом на рафинированном древе товарно-денежной аристократии.
Поэтому я точно знала, что отец пойдет навстречу Марте Додд, и на пороге его приемной уже мечтала, как сумею помочь и «ковбою» Джонни Суонсону, и Эвелине Брент, и прочим былым знаменитостям. Он всегда обаятельный и милый – если не вспоминать тот раз, когда я наткнулась на него в Нью-Йорке, – и такой трогательный в роли отца. А коль он мне отец – значит, сделает для меня что угодно.
В приемной мы застали одну Розмари Шмиль. Она говорила по телефону второй секретарши, Берди Питерс, и сделала мне знак присесть, однако я, полная решимости, велела
