Состав Государственного совета предопределял и «социальную психологию» этого органа власти. Как умудренным бюрократам, многим членам Государственного совета претила политическая дискуссия о законопроектах, которые нуждались в правке профессионального юриста и опытного чиновника. Председатель верхней палаты М. Г. Акимов в личной беседе с А. Н. Наумовым жаловался на своих коллег, которые разрешали вопросы не в соответствии с существом дела, а в силу своих идеологических предпочтений. «Подобный образ действий господ законодателей нашей с вами верхней палаты… превращает временами само учреждение в некоторого роду „трущобу“… из которой иногда всеми силами души хочется выбраться…» В частности, он упрекал бывшего министра юстиции С. С. Манухина, который расследовал дело о беспорядках на Ленских приисках, руководствуясь соображениями гуманности, а не государственной целесообразности.
Как раз в силу своего бюрократического прошлого члены Государственного совета с недоверием относились и к действующей администрации. По словам В. И. Гурко, это было характерно для Государственного совета и в дореформенные времена: числившиеся в нем отставленные министры недолюбливали своих преемников.
Такое положение сохранялось и после 1906 года. Члены верхней палаты тосковали по прежней государственной деятельности. 25 декабря 1913 года А. Н. Шварц писал С. И. Соболевскому: «Своих товарищей по Государственному совету, потерявших административные должности и не имеющих надобности подписывать бумаги… я от души… жалею». Им приходится «во время слишком обильных у нас досугов или кататься по свету, или дни и ночи сидеть за вистом. Зеленая скука их просто гложет». Весь нерастраченный азарт они пускали на критику своих сменщиков, порой весьма беспощадную. Так случилось 3 августа 1915 года, когда В. Н. Коковцов предрек скорый финансовый крах России, подготовленный, как он полагал, непрофессиональной деятельностью министра финансов П. Л. Барка.
Избранные члены, представлявшие земства, дворянские общества, биржевые комитеты, университеты, защищали в Совете свои корпоративные интересы, что получило фактическое оформление в законодательстве. «Мы тоже выборные, как и члены Государственной думы, но эти от случайных искусственных групп, а мы от наиболее культурного государственного слоя», – писал член Государственного совета С. С. Бехтеев А. А. Бобринскому 18 марта 1908 года.
Важнейшую роль в Государственном совете играл его председатель. С 1907 по 1914 год эту должность занимал М. Г. Акимов, близкий родственник двух министров внутренних дел – свояк А. Г. Булыгина и шурин П. Н. Дурново. Он жестко контролировал ход дискуссии, беспощадно останавливал ораторов. «Говорить в Государственном совете было очень трудно, – вспоминал И. Х. Озеров. – Акимов, председатель Государственного совета, был настоящей собакой, вмешивался даже в форму выражений и обрывал». Однажды, прерывая выступление М. М. Ковалевского, Акимов так определил свои обязанности: «Я здесь поставлен волей моего Государя, чтобы охранять свободу слова, но в границах, мною указанных». А. Ф. Кони шутя называл Акимова «наш держиморда». При этом Акимов соблюдал принцип равноправия всех членов палаты, перебивая их вне зависимости от фракционной принадлежности. Бессменным товарищем председателя был И. Я. Голубев, прекрасно осведомленный в вопросах права и делопроизводства. Своими подсказками он нередко выручал председательствовавшего.
Пленарные заседания Государственного совета принципиально отличались от общих собраний в Таврическом дворце. Публика редко приходила слушать членов этой палаты. Обычно ничто не нарушало порядка. Никто не выкрикивал с мест и не перебивал выступавших. «Если собрание не одобряло то или другое ораторское выступление, в зале продолжала царить все та же степенная тишина. Несочувствие слушателей выражалось лишь уходом их по неслышному ковру в соседние „кулуары“. Все заканчивалось безмолвной забаллотировкой». Если же выступление нравилось членам Совета, никто не аплодировал, лишь изредка раздавался одобрительный гул и сдержанное бормотанье «браво, браво». Еле слышные комментарии курского представителя М. Я. Говорухи-Отрока, долетавшие до президиума, вызывали неудовольствие председателя, а сидевшие рядом с «разбушевавшимся» членом палаты укоризненно смотрели на него, молча укоряя за допущенные «неблагопристойности».
Затянувшиеся выступления пресекались президиумом. Да и многие члены Государственного совета были не в силах выслушивать слишком продолжительные речи. Бывший морской министр А. А. Бирилев засыпал под доклады В. Н. Коковцова, сидя в 5-6 метрах от трибуны. «Мне казалось, что я в гробу, и что надо мной читает монашенка», – делился он своими впечатлениями. Внешне эффектные выступления в Государственном совете могли таить в себе опасность. Так, в письме от 29 июня 1913 года А. Н. Шварц отмечал, что эмоциональная речь В. И. Гурко о субсидиях на школьное дело могла лишь отвратить большинство высокого собрания от обсуждавшегося законопроекта: «Его чепушистая речь только рассердила старцев». Вопрос был разрешен в положительном смысле лишь благодаря настояниям профильной комиссии.
Тем не менее в Государственном совете были свои признанные ораторы. Например, от правых чаще всего выступал А. С. Стишинский, «говоривший всегда вдумчиво, обстоятельно, логично и местами с заметным подъемом, за что заслужил от злоязычного [М. Я.] Говорухи[-Отрока] наименование „эротического“ оратора». Изредка выходил на трибуну П. Н. Дурново. «Говорил он тихо, размеренно, кратко, взвешивая каждое слово». Государственный совет слушал его с особым вниманием. С успехом выступали Н. А. Зверев, В. И. Карпов, В. И. Мосолов, Д. И. Пихно, А. П. Струков и др. Были среди правых и такие ораторы, которых с трудом выдерживали слушавшие. Например, князя Д. П. Голицына-Муравлина, который «несомненно обладал даром слова, но чересчур злоупотреблял витиевато составленными и к делу не относившимися цветистыми фразами, разными мудреными метафорами с явной претензией бить на эффект, сам прислушивался к своему красноречию и им видимо наслаждался. А члены Государственного совета один за другим спешили в кулуары, убегая от патетических, но малосодержательных речей сиятельного романиста». Это же относилось и к князю А. Н. Лобанову-Ростовскому, который любил «занимать» собрание рассказами «салонного жанра». Однако особой «славой» пользовался Я. Н. Офросимов. Когда он появлялся на трибуне, зал моментально пустел.
По мнению А. Н. Наумова, в правом центре выдающихся ораторов не было. Однако его представителей – В. Ф. Дейтриха, А. Б. Нейгардта, А. П. Никольского или графа Ф. А. Уварова – слушали с особым вниманием. От имени центра чаще всего выступали С. С. Манухин и И. А. Шебеко. От академистов – М. М. Ковалевский, который «всякую свою речь начинал или с Индии, или с древней истории какой-либо страны и стремился сослаться на свое личное знакомство с каким-либо иностранным министром, что такой-то министр ему тогда-то сказал то-то, будучи его другом, и после речи неизменно вел несколько корреспондентов к себе или в ресторан угощать, чтобы послаще выглядело газетное сообщение об его выступлении». Обращали на себя внимание и речи независимых: С. Ю. Витте, А. Ф. Кони, М. А. Стаховича.
И все же больше всех в Государственном совете хотели услышать того, кто никогда не поднимался на его трибуну – императора. По сведениям С. Ю. Витте, Акимов регулярно консультировался с Николаем II о желательности утверждения того или иного законопроекта. Позиция царя доводилась до сведения членов Государственного совета – в особенности по назначениям. В некоторых случаях пояснения председательствующего были излишни.
