«Три богатыря» – собирательное название главных героев русских былин, богатырей русских – Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича. Их объединяет происхождение из Северо-Восточной Руси (Муром, Рязань, Ростов), поездка в Киев, сопряженная с поединком с чудовищем, богатырская служба в Киеве при дворе князя Владимира Красное Солнышко. В некоторых былинах богатыри действуют вместе, например «На заставе богатырской», в которой они охраняют подступы к Киеву. На картине В.М. Васнецова, с небольшими изменениями воспроизведенной О.Я. Рабиным, посередине на коне Илья Муромец, держащий в руке копье, слева – Добрыня Никитич, вынимающий меч из ножен и готовый в любой момент ринуться в бой, справа – Алеша Попович, держащий в руках лук со стрелами. Трое богатырей стоят на широкой равнине, переходящей в невысокие холмы, а пасмурное и тревожное небо символизирует грозящую им опасность.
Композиционно О.Я. Рабин остался очень близок произведению В.М. Васнецова, при этом если у В.М. Васнецова богатыри подчиняют себе все пространство картины, то у О.Я. Рабина это не совсем так. Из чистого поля трое защитников земли русской перенесены в городской пейзаж, причем изображенные слева трубы нефтеперерабатывающего завода позволяют предположить, что нарисован московский район Капотня. На переднем плане полотна мы видим самые узнаваемые элементы, отличающие творчество О.Я. Рабина на протяжении десятилетий: обрывки газет, селедку, стакан, а также череп (сразу напоминающий о полотне «Три черепа», созданном О.Я. Рабиным в 1973 году и ныне находящийся в одном из американских музеев). Созданная художником спустя восемнадцать лет после вынужденной эмиграции, вскоре после того, как они с супругой побывали в России уже как иностранные граждане на открытии собственной ретроспективной выставки в Русском музее в Санкт-Петербурге, картина «Три богатыря» напоминает о связи времен, о преемственности как эпической составляющей, так и художественных традиций и символов.
Прежде Оскар Рабин воспринимался современниками как человек, подчиняющий все, что он делает, своей интеллектуальной воле. «В его работах нет ничего от нашей русской расхлябанности и безответственности, напротив – он отвечает за все, от качества грунта до строго найденной подписи, – констатировал Лев Кропивницкий. – Он рационалист. Всякая случайность чужда ему. Все, что он делает, должно быть создано им. Состав краски и характер деформации, очередной экстравагантный прием и общий живописный эффект. Он никогда ничего не упускает. И не ищет вдохновенья. Он заставляет себя работать ежедневно в определенные часы и почти без неудач». Но с годами художник изменился, и теперь, по его словам, эмоциональная составляющая имеет для него большее значение, чем когнитивная: «Я вот так стараюсь что-то рассказать. И не столько даже рассказать, сколько для меня все-таки важнее, чтобы какой-то вот контакт душевный установился между мной и тем, кто смотрит картину», – говорил он, беседуя с ведущей программы на радиостанции «Эхо Москвы»261. «Мне хочется передать то, что я переживаю, чувствую сердцем. Чтобы это немножко перешло в картину, чтобы какая-то часть людей – небольшая, я не претендую на отклик миллионов, – увидев картину, поняла мои чувства. Как в музыке – пойди объясни, почему эта мелодия тебя трогает. У Окуджавы хорошо сказано про скрипача, который умел в душе разжигать костер, извлекая звуки “из какой-то деревяшки, из каких-то бледных жил”. Мне кажется, что и у меня это не часто, но иногда получается», – смиренно сформулировал художник свои чувства в одной из бесед с Юрием Коваленко262. «Находятся люди, которым просто родственно то мое состояние, то мое чувство, которое я испытывал и пытался передать в своих работах. И тут не обязательно объяснять сюжет, не обязательно объяснять персонажей, которые в этих картинах присутствуют, предметы, которые, может быть действительно несколько специфичны. Есть само состояние и настроение этих вещей… В общем, люди-то все одинаковые, чувства-то у всех одинаковые – и грусть, и радость», – добавлял он на русском языке в ходе интервью для французского радио263.
«Для меня лично творчество (почему я и ставлю его на первое место, а внешние формы – на второе) – как молитва Богу, – признался Оскар Рабин в беседе с искусствоведом Андреем Ерофеевым. – Это мой способ молиться то, к чему человек обращается, когда он наедине с собой»264. С годами требовательность художника к себе лишь возрастает, и, несмотря на то большие персональные выставки прошли и в Третьяковской галерее, и в Русском музее, у него не возникает желания почивать на лаврах. «Иногда бывает такое состояние, я не знаю, как его назвать, но буквально понимаешь, что если сейчас возьмешь кисть, то просто испортишь все, что делал до сих пор. Конечно, когда я начинал, был молодым, я и физически, и морально мог работать гораздо больше, – рассказывал Оскар Рабин в большом интервью. – А сейчас уже такой груз за плечами, у меня уже, наверное, больше полутора тысяч картин (я рисунки не считал) – это все, по-видимому, где-то откладывается – и больше к себе придираешься, больше претензий. И в общем скорее неприятности себе устраиваешь от всего этого. Но в какой-то момент это вознаграждается тем, что что-то все-таки выходит. Тогда, конечно, на какое-то время жить становится лучше. Но потом все начинается сначала»265…
За шестьдесят лет, на протяжении которых Оскар Рабин занимается живописью, «повестка дня» музеев, галерей и аукционных домов сильно изменилась. Эмиграция могла стать для О.Я. Рабина началом нового этапа в творческой биографии, но делить его путь на периоды (за исключением того времени, когда он увлекался коллажем и ассабляжем на рубеже 1980—1990-х годов) едва ли возможно: какие бы изменения ни происходили вокруг, его работы, подобно новым листьям, продолжали расти на том же дереве. «На протяжении истории художники постоянно переезжали, Гойя и да Винчи, например, умерли в чужой стране. Но ничего не менялось, как художники они оставались такими же», – справедливо указывает О.Я. Рабин266. Так и есть, но необходимо отметить, что гений Ренессанса Леонардо да Винчи (1452—1519), родившийся недалеко от Флоренции и работавший во Флоренции, Милане и Риме, принял приглашение французского короля и поселился в его замке Кло-Люсе в 1516 году, то есть провел там лишь три последних года своей жизни. Один из первых и наиболее ярких мастеров изобразительного искусства эпохи романтизма, великий испанский художник Франсиско Гойя (1746—1828) выехал во Францию только в 1824 году и прожил в ней последние отведенные ему четыре года. Оскар Рабин прожил во Франции 35 лет – за такой длительный срок некоторые художники-эмигранты существенно меняли манеру письма (из художников «русского Парижа» упомянем в этой связи Бориса Заборова)… О.Я. Рабин же остался в своем творчестве практически неизменным, он победил пространство и время, что заставило умудренного искусствоведа вводить для описания его творчества довольно странный термин «ретромодернист». «Я попал во Францию сложившимся человеком и художником, и в Париже в моих работах ничего принципиально не изменилось, – констатировал О.Я. Рабин в беседе с Юрием Коваленко, – разве что картин прибавилось в количественном и, быть может, в сюжетном отношении. Раньше картину писал за один-два сеанса, а сейчас все по 10—20 раз переделываю. Былого азарта нет, но пишешь более вдумчиво, прислушиваясь к себе. Может, потому, что висит большой груз уже созданного. Иногда кажется, что выразил нечто сокровенное, но такое случается редко»267.
