1. Как я уходила с работы
Уйдя с телевидения по собственному желанию осенью 1973 года (а это целая история, о ней пойдет речь), я была объявлена в своем бывшем отделе сумасшедшей. О чем я и узнала довольно скоро. Осиротелые товарищи по труду широко объявляли о моем заболевании (а отдел у нас был вот уж действительно совершенно безумный по замыслу, так называемый «Отдел перспективного планирования»: мы должны были планировать в 1973 году программы телевидения на 2000 год! т. е. предусмотреть падение социализма и СССР, далее перестройку, перестрелку, Горби и дефолт, интернет, глобализацию, а затем и проблемы миллениума! Футуристы бы мы были, если бы что-то делали, да и посадили бы нас за такие лихие предвидения всех, но отдел не производил абсолютно ничего. Никаких предсказаний тем более).
Судя по всему, сослуживиц оскорбил мой внезапный уход с работы. Когда я подала заявление, они долго на меня кричали: начальница Стеллочка и сотрудница Кариночка. Что я подвожу коллектив. Что все подумают, что у нас нечего делать.
Напрасно я говорила: «Карина, ты же теперь займешь мою ставку, это 160 рублей!» Нет, сидели вокруг моего стола и ругали горестно, злобно, искренне. А потом понесли по буфетам сообщение, что ЭТА свихнулась и потому подала заявление об уходе.
Данную новость мне сообщила сердобольная Лизавета, зав. сценарным отделом мульт-студии, которой я позвонила насчет какой-нибудь работы.
Она сказала, что Стеллочка и ее подруги везде говорят о том, что я сошла с ума и потому ни на что уже не способна. Даже прийти вовремя.
Я просто подавилась от волнения, узнав такую новость, и даже спросила, а как же вы, не побоитесь со мной иметь дело?
Она меня успокоила. И довольно скоро заказала мне сценарий мультфильма — но сделать надо было быстро, за день. Горел план.
Я тут же написала сказку «От тебя одни слезы».
От этого фильма именно такой результат и был, но не о том речь.
Я получила гонорар!
А то мы с девятилетним сыном Кирюшей жили так: он после школы бежал покупал за 37 копеек антрекот у тети Маши в кулинарии, я варила суп из этого антрекота с картофелинами, на первое был суп, на второе обозначенный антрекот с картошкой из супа, на третье чай с подсушенным хлебом. На ужин макароны, поджаренные на постном масле (пальчики оближешь) или картошка от обеда, также поджаренная. Я и черный хлеб с чесночком поджаривала. И лук пассировала на маленьком огне. Иногда мы позволяли себе селедку. Ни в одном ресторане потом я так вкусно не ела.
Есть огонь, есть вода, есть хлеб, картошка, макароны. Мясо!
Со стороны отдела перспективного планирования такое заявление о состоянии моего разума было знаком внутреннего смятения. Я как бы стала перебежчиком, переметнулась чуть ли не за границу, покинув все самое для них дорогое и тем самым выставив на посмешище отчизну — что это за родина, с которой бегут! Да хотя бы взять и СССР, как это государство охраняло свои границы изнутри! Прямо как какая-нибудь зона.
В этом случае даже необходимо было ответить на оскорбление. Ушла! Да она боль-на-я!
Однако даже самая безосновательная выдумка не может возникнуть просто так, и я нашла причину, побудившую моих коллег Стеллочку и Карину, а также человека по имени Коля произвести такую операцию с моим до того не запятнанным анамнезом.
Последние месяцы перед уходом со службы я вела на работе довольно богемное существование: опаздывала, не принимала участия во всеобщих мероприятиях (походы в буфет, в столовую и шараханье, как у них это называлось, кроссвордов). Печатала на машинке все время, так как делать было совершенно нечего.
Иногда, правда, я попадала в ногу, т. е. приезжала даже раньше всех, первая брала ключ и расписывалась в журнале. Это происходило после особенно больших взбучек со стороны Стеллочки, когда она меня вызывала к нашему начальнику, безобидному человеку, который не делал вообще ничего, только ездил по заграницам (видимо, наш отдел был крышей для него, он состоял в чекистах и якобы выяснял перспективные планы на 2000 год в иностранных державах, мало ли).
Начальник не хотел меня ругать, вел себя как сибарит, т. е. говорил со мной вежливо, чем раздражал мою Стеллочку, жаждавшую справедливости и приведшую меня на конюшню высечь (как же так, все могут вовремя ходить на работу, одна она не может!). Стеллочка была красотка в очках фасона «Летучая мышь» и ходила обычно в кружевном жабо и с засученными рукавами, что символизировало и женственность, и мужество одновременно. Начальник и к Стеллочке относился как к родной. Единственной слабостью Начальника был нервный тик, он временами вскакивал, отходил немного в сторону, склонял голову в судорожном порыве и быстро-быстро двумя ладонями трепал себя по плечам. Гонял чертей? Или это было насчет перхоти? Он каждый раз проделывал свои странные упражнения, когда Стеллочка приводила меня на заклание, и мы, объединенные как бы общим делом, то есть экзекутор Стеллочка и я, осужденная, сочувственно и терпеливо ждали.
Стеллочка добивалась одного, чтобы я стала дисциплинированной и как все, она меня хотела переделать, а я не поддавалась, приходила последняя и вообще старалась сразу занять отдельскую машинку. Я писала тогда «Уроки музыки». Кроме того, я не участвовала в их почти религиозных ритуалах: прийти вовремя и затем сразу, снявши пальто, пилить в уборную, это называлось «мальчики налево, девочки направо». Так они восклицали, идя по коридору толпой. Затем всем скопом они отправлялись в buffet, «бафет» (ударение на первом слоге), «ударить по салатам». После чего выходили наружу на прогулку (тайно, как бы через черный ход) — маршруты назывались «в сиренарий» и «к Уллубию Буйнакскому» (сиренарий — это был Останкинский парк с кустами сирени, а «Уллубий Буйнакский» — захудалый книжный магазин, в витрине которого лежала брошюра, посвященная этому герою Дагестана). Возвратившись, они шарахали кроссворд, причем все старались прийти с нерешенным и торжественно его выкладывали. Присуждалась ежедневная премия «Серебряный глаз» за особо удачный ответ. Глаз рисовался на газете. Потом шли обедать. После обеда запирали двери, снимали с телефонов трубки и спали щеками на столах. В пять плелись пить кофе с булочками. Затем день быстро склонялся к дымному закату, и наступало черное время отъезда: троллейбус, метро, автобус, а кому и электричка.
