Книга «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Когда подошли на лодке приблизительно к тому месту, где должен был лежать медведь, мы заметили в глубине острова большую белую, похожую на медведя тушу. Я решил, что это и есть убитый зверь. Но Хенриксен уверял, что это не тот, не убитый, а другой, живой. Мы пристали к берегу и пошли прямо к нему. Медведь лежал неподвижно на травянистом бугре. Я все еще питал подозрение, что это застреленный медведь.

Подходили все ближе и ближе, – по-прежнему никаких признаков жизни. Я искоса поглядывал на честную физиономию Хенриксена, желая удостовериться, что меня не дурачат, но он не отрывал глаз от медведя. Раздалось одновременно два выстрела, и, к моему величайшему удивлению, медвежья туша ошалело стала на задние лапы. Бедняга, не очень-то приятно, должно быть, когда тебя будят подобным образом! Еще выстрел, и он рухнул мертвым на спину.

Мы попробовали было подтащить медведей за собой целиком, но они оказались слишком тяжелыми. Пришлось сдирать шкуры, резать туши на части и носить эти куски в лодку, – работа нелегкая.

Как ни тяжело было шагать по вязкой глине с медвежьими окороками на спине, – у берега нас ждало нечто похуже: вода поднялась, прибой усилился, он опрокинул и залил нашу лодку; волны перекатывались через нее одна за другой. Все наши пожитки – и оружие и амуниция – лежали в воде. Ломти хлеба – единственная наша провизия – плавали вокруг, на дне валялась масленка без масла. Поднять лодку при таком прибое и освободить ее от воды было нелегко и удалось лишь после многих усилий.

К счастью, берег был мягкий, песчаный, так что лодка не получила повреждений; но песок набился всюду, даже в самые мелкие части ружейных затворов. Больше всего нам было жаль провианта: мы ведь были голодны как волки. Волей-неволей пришлось снизойти до ломтей хлеба, вымокших в соленой воде и сдобренных грязью. Ели мы этот хлеб со смертельным отвращением. Во время этого приключения я потерял свою книжку с геологическими зарисовками, для меня очень ценную.

Довольно хлопотливым оказалось перетащить трофеи нашей охоты в лодку. У плоского берега кипел прибой. Пришлось держаться с лодкой на некотором расстоянии от берега и втаскивать в нее шкуры и мясо при помощи линя. Часть добычи унесло водой, но против этого ничего нельзя было поделать.

Потом стали грести что было сил против ветра и волны вдоль берега, к северу. Тяжелая это оказалась работа. Ветер усилился, и мы с трудом подвигались вперед. Вокруг нас ныряли тюлени, то подходили, то отходили белухи, – нам было не до них. Вдруг Хенриксен крикнул, что впереди показался медведь. Я обернулся; красивый белый зверь стоял на мыске и нюхал воздух. Стрелять по нему не было времени. Мы продолжали грести, а он медленно шел по берегу на север впереди нас.

После тяжелой работы достигли, наконец, бухты, где следовало взять оленей. Медведь продолжал идти впереди нас, он еще не заметил лодки, но, видимо, почуял что-то и стал подходить ближе. Искушение было велико, несколько раз палец мой касался курка, но я не стрелял.

При нашем положении новая добыча была ни к чему; и с тем, что мы добыли, хлопот предстояло более чем достаточно. А медведь, точно мишень, остановился на камне, чтобы понюхать и осмотреться получше; с минуту он пристально глядел на нас, затем повернулся и сначала тихонько, потом рысью пошел вглубь острова.

Прибой стал еще сильнее, чем прежде; плоский песчаный берег и длинная мель не позволяли близко подойти к суше. Мы гребли до тех пор, пока лодка не завязла и волны не начали обдавать ее. Достигнуть суши можно было только одним способом: соскочив в воду и идя вброд. Но как доставить оленей в лодку? Дальше к северу берег становился еще более труднодоступным. Как ни досадно было бросать великолепное мясо, добытое после стольких усилий, но я видел, что выбора не оставалось. Мы взяли курс к «Фраму».

Эта поездка на веслах оказалась самой тяжелой из всех, в каких мне довелось участвовать. Сначала, впрочем, дело шло как будто хорошо; плыли по течению и быстро удалялись от земли. Но ветер усиливался, а течение ослабевало. Волны налетали одна за другой. Наконец, после невероятных трудов осталось, казалось, рукой подать до корабля.

Я ободрял товарищей, как мог; говорил, что еще несколько решительных гребков, и мы напьемся горячего чаю, расписывал им блага, которые ждут на борту «Фрама». По правде сказать, все и без того прилежно работали веслами, но были страшно измучены. Волны беспрестанно окатывали нас, мы промокли до костей, – меховой или непромокаемой одежды никто из нас, конечно, не догадался взять, – накануне ведь стояла чудесная погода.

Как, однако, мы ни старались, как ни налегали на весла, вскоре обнаружилось, что заставить лодку идти вперед совершенно невозможно. Не только ветер и волны, но даже течение было теперь против нас. Мы работали изо всех сил, но самое большее, чего удавалось добиться, это удержать лодку на одном месте. Иначе ее понемногу относило назад. Я пытался поднять дух товарищей тем, что «вот мы продвинулись вперед, теперь надо только еще немножко поднажать…». Но это помогало мало. Ветер свистел в ушах, волны обдавали нас пеной. Просто зло разбирало: до корабля, казалось, рукой подать, и все-таки невозможно хоть сколько-нибудь придвинуться к нему.

Вынуждены были опять повернуть к берегу, где нам помогло попутное течение. Оттуда стали понемножку подвигаться вперед. Дружно нажимали на весла, пока не оказались примерно на траверзе «Фрама», и попробовали пройти к нему напрямик. Но едва попадали во встречное течение, оно снова безжалостно уносило нас назад. Еще и еще раз повторяли мы попытки, – результат был все тот же.

Тут с судна бросили буек; стоило только нам подойти к нему, и нас подтащат. Нет, и это не удается. Далеко не благие пожелания изливали мы на головы товарищей, находящихся на борту судна. Какого черта не подошли они и не взяли нас, когда увидели, как трудно нам приходится, или почему, по крайней мере, не опустят они якоря и не позволят течению немножко отнести судно к нам; видят же они, как мало нам осталось, чтобы пройти вперед.

Но, может быть, здесь мелко?

Еще последняя отчаянная попытка! Мы налегли, каждый мускул напряжен до крайней степени, теперь только бы достигнуть буя. Вдруг с яростью видим, что его оттаскивают. Прошли немного мимо «Фрама», затем повернули назад к нему. На этот раз нам удается с подветренной стороны подойти к судну ближе, чем прежде. Но на воде все еще нет буйка, его почему-то не бросают. Мы требуем буек, как безумные, ибо не можем терпеть больше.

Позволить отнести себя и опять идти к земле в нашей насквозь промокшей одежде – мало удовольствия. Теперь мы хотим на борт во что бы то ни стало. Мы кричим, ревем как звери. Вот наконец люди на судне бегут к корме, снимают буй и бросают конец с буем нам. А мы свои последние силы вкладываем в греблю. Вот до буя осталось пройти расстояние, равное нескольким длинам нашей лодки; гребцы впились в весла и почти совсем ложатся на скамьи.

Новый безумный нажим. Вот осталось всего три длины лодки… две с половиной… еще через минуту – две… еще немного погодя только одна… Еще несколько бешеных взмахов веслами, и расстояние еще меньше. – «Ну, братцы, теперь еще два-три сильных гребка и – конец»… – «Ну, нажмем, еще немножко!»… – «Ну же, ну!»… «Идет, хорошо, дело на мази!» – «Уже мы близко»… «Не сдаваться! Держись!»… – «Ну, подналягте». – «Готово, поймали!»…