Книга Шутка мертвого капитана - Питер Марвел

Карибское море. Эспаньола

— Однако какова шпага у этого мерзавца! — Капитан Ришери принял из рук солдата трехгранный клинок, который тот отобрал у Кроуфорда и теперь с почтением подносил своему командиру.

Шпага была необычно широка у основания, но в отличие от виденных Ришери на войне с германцами колишмардов к острию сужалась плавной изящной линией. Она имела витую рукоять и довольно простую гарду с прямой крестовиной. Заметив возле самого эфеса из резной стали какие-то буквы, Ришери поднес шпагу к самым глазам. «Вас ему жертвую» — гласила надпись на старом клинке.

— Ого, — презрительно воскликнул шевалье, — эта скотина, оказывается, в душе еще и поэт!

Сзади медленно подошла Лукреция и, взглянув на клинок в руке капитана, зябко передернула плечами. Ришери краем глаза заметил женщину и резко обернулся, едва не задев ее платья лезвием своего трофея.

— Если я не ошибаюсь, сударыня, а что-то мне подсказывает, что я не ошибаюсь, это и есть то лицо, которое мы ищем? — очень тихо спросил Ришери, указывая эфесом шпаги на валяющегося возле него пленника, и на его побледневшем лице проступили желваки.

— Да, это он. — Лукреция хотела сказать это громко, но отчего-то голос ее сел. — Это он, — повторила она и добавила про себя: «Это он, мой пропавший жених».

На боку у ее ног лежал оборванный и избитый мужчина, локти которого были связаны за спиной, а ноги опутаны веревкой. Он с трудом повернул голову в ее сторону и разлепил заплывшие глаза. На его разбитых губах мелькнула улыбка.

— Кто алчно жаждет чем-то обладать, тот все готов отдать, чем он владеет, готов он все растратить, проиграть… — прошептал он, но не успел докончить, так как Ришери пнул его кончиком сапога в грудь.

Лукреция вздрогнула, словно шевалье ударил ее.

— А луч надежды меркнет и слабеет, — вдруг тихо произнесла Лукреция, и злобное торжество на миг исказило ее лицо. — Я обещала вернуться за тобой, Дик, и я вернулась.

— О милая леди Бертрам, — прохрипел пленник и попытался сплюнуть кровь, но не смог, и алая слюна потекла по его заросшему щетиной подбородку. Он облизнул распухшие губы. — Я все же сам закончу эту поэму. Итак, прекрасная леди! Пусть счастья ветерок тебя овеет, но день зловещий быстро настает, весть принеся о том, что ты — банкрот! — договорив, он расхохотался, но смех его быстро перешел в кашель, и он, дернувшись, уткнулся лицом в развороченную копытами лошадей землю, вдруг потеряв сознание.

В ту же секунду Лукреция почувствовала, что слабеет, и, не подхвати ее любезный шевалье под руку, она бы упала рядом с пленником.

— Мне что-то нехорошо, — пробормотала она и дотронулась пальцами до лица. Зубы ее стучали, и лишь усилием воли ей удалось подавить нервную дрожь, сотрясавшую все тело.

— Этот негодяй напугал вас? Слишком много чести вы оказали ему, разговаривая с ним.

Лукреция невидящими глазами посмотрела на капитана.

— А?! Что? С кем разговаривала?

— Аделаида, мне кажется, у вас начинается лихорадка. Эй, где этот вшивый доктор, эта индейская клизма, со своими порошками? Скорее сюда! Даме плохо!

Эстебано бесшумно вынырнул из-за пальмы и скользнул к Аделаиде, которая, сцепив руки, продолжала что-то бормотать себе под нос. Слишком учтиво поклонившись Ришери, так что этот поклон слегка смахивал на издевку, он с некоторым усилием высвободил руку миледи и внимательно оглядел ее, пощупав пульс.

— Я дам сеньоре порошок. Вы, сеньор, растворяйте в воде на один прием столько, сколько уместится на кончике ножа, и давайте ей пить. Что? Нет, это не лихорадка, это злой дух.

— Боже, в медицине остались одни дикари! Только злых духов нам еще не хватало! — шевалье Ришери воздел глаза к небу, тряхнул локонами короткого парика и, вздохнув, повел Лукрецию к палатке. — Да, кстати, — кивнул он своему помощнику, — проследите, чтобы этого, — он подбородком указал на лежавшего без сознания Кроуфорда, — привязали к дереву отдельно от других пленников, да выставите часового.

— Простите, сеньор, может, его стоило бы осмотреть? — вмешался индеец. — Мне кажется, он ранен.

— Охота вам возиться с этой скотиной. Впрочем, он нам еще нужен, так что поступайте, как вам угодно, — и Ришери, заботливо поддерживая Лукрецию, медленно повел ее в палатку, представлявшую собой кусок просмоленной парусины, натянутый на бамбуковые колья.

В соседней палатке Абрабанель не скрывал своей радости перед одновременно грустной и ликующей Элейной и, как всегда, невозмутимым Ван Дер Фельдом, который по-прежнему жевал мундштук своей неизменной трубки.

* * *

Человек, которого она так долго искала, теперь был в ее власти. Лукреция отняла от лица руки и поправила упавшие ей на лоб волосы.

— Он нужен нам живым, конечно, живым, зачем нам мертвый? — прошептала она, лихорадочно потирая руки, словно они были чем-то запачканы. Она сидела на дорожном сундуке, плечи ее были укрыты шерстяным плащом. Ее знобило.

Послышались шаги, и в палатку, наклонившись, вошел Ришери. Подойдя к ней, он с нежной робостью провел ей рукой по волосам.

— Все будет хорошо, Аделаида. Лекарство поможет.

Ощутив его прикосновение, Лукреция вздрогнула и отшатнулась от него, как от змеи.

— Оставь меня, — крикнула она и, вскочив, попятилась от него.

— Аделаида…

Но она, сорвав с себя его плащ, выбежала из палатки.

Она бежала, не обращая внимания ни на его встревоженные крики, ни на удивленно оборачивающихся на нее солдат, ни на внимательный, оценивающий взгляд Абрабанеля, которым он провожал ее до тех пор, пока она не скрылась за деревьями.

— Я спасу тебя, я спасу тебя, — бормотала она, как безумная, не замечая, что все дальше и дальше уходит от лагеря. — Я спасу тебя, потому что люблю… — произнеся это слово, она неожиданно остановилась, словно придя в себя.

Душа ее разрывалась от боли и отчаяния, и она, обхватив голову руками, без сил рухнула на землю. Слезы хлынули из ее глаз, а она скребла землю ногтями и кричала в обступавшую ее зеленую пустоту:

— Да, да, я люблю тебя, Роджер, слышишь, я люблю тебя… Будь ты проклят, проклят, — и она стучала по земле кулаками, не замечая, что руки ее уже разодраны в кровь.

Когда она пришла в себя, то увидела, что начало темнеть. Скорые в этих широтах сумерки уже сгущались в кронах деревьев, наползали из-за плотно переплетенных стволов, стелились по влажной траве. Глаза ее распухли от слез и плохо видели, из-под сломанных ногтей текла кровь. Она поднялась с земли, кое-как отряхнула налипшие на платье грязь и листья и огляделась.

Пора было возвращаться, только вот куда? Она убежала слишком далеко от лагеря, даже не заметив, в какую сторону. Она судорожно огляделась. Запоздалый страх перед этой лесной пустыней охватил ее, и она в ужасе прижалась к дереву. Вокруг не было ни души, огромные стволы колоннами уходили ввысь, а оттуда свешивались мясистые лианы, белесые корни орхидей, зеленые папоротники. Она заблудилась. Обняв себя за плечи, женщина боялась двинуться с места, повсюду теперь ей мерещились ползущие змеи, подкрадывающиеся хищники, следящие за ней индейцы или беглые рабы. Подавив крик, она искала выход, но мысли ускользали, кружились, путались в ее голове. Тогда она со всей силы укусила себя за руку и хлестнула по щеке.