То есть изменения погоды не ожидается.
…На звонок не отзывались.
«Наверно, стоит под душем и «во всю глотку» (такое выражение ей нравилось больше всего) распевает свою «Любовь как сакура».
– Айрун чи, ейрен чи, – попытался и диспетчер Зыков исторгнуть из глубины гортани японоподобное звучание, но лишь закашлялся.
«А почему им легко петь в наших регистрах? – начал было думать Зыков, как вдруг вспыхнули недавно погашенные прожекторы на лётном поле.
Метеослужба сообщила о сгущении тумана. На мониторе пропечаталось: «Be ready to Change»[38].
Время было 8:07.
В окошке мобильника по-прежнему искрилась улыбкой Чи Ёка.
«Лолиткой» она лишь казалась. Особенно когда шла с ним по набережной мелкими шажками согласно национальной традиции. Зыкову она была чуть выше локтя. Никогда не брала его под руку. Ну, точно – школьница. Потому, наверно, на сцене так очаровывал их дуэт – русский молодец и восточная «стрекоза».
На людях скромничала. Дома у Зыкова преображалась. Едва захлопывалась за ней дверь, как крохотные туфельки летели в одну сторону, сумочка – в другую. И, послав воздушный поцелуй, она исчезала в ванной.
Зыков звал её «енот-полоскун». Она могла целый день не вылезать из воды, петь томительно-протяжно, без европейского пульса-ритма, лишь на интервале естественного дыхания праздного человека, дремлющего в позе лотоса.
Она звала его в Японию. «Зить и петь. Зить холосё».
Он стучал ей по голове, а потом – по шахматной доске.
Она смеялась…
Загремела металлическая лестница, и в «аквариум» ворвался полковник Крестовский – удивительно подвижный, даже бойкий, несмотря на выдающееся брюхо.
Он наклонился над Зыковым, всматриваясь в экраны и дыша чесноком.
Заметил фото Чи на мобильнике и осклабился в нечистой улыбке старого «ходока» и бабника.
– Слышь, Зыков, а как в постели эти узкоплёночные?
Они оба от природы, как говорится, были «заточены» на женщин, но если полковник всю жизнь прожил «леваком», меняя любовниц, то Зыков проблемы брака намеревался решать сменой жён.
– Как с ними, а? Есть разница?
Уже не раз Зыков втолковывал полковнику, что эта тема не обсуждается. Полковник никак не усваивал. Молчание теперь было единственно возможным ответом Зыкова. Тем более, что гостевой «ил» в виде крестика показался на мониторе в зоне авиабазы. И в динамиках послышалось:
– Доброе утро от экипажа. Курс сто сорок. Схема.
– «Семнадцатый», вас понял, – ответил Зыков. – Условия запишите. Магнитный курс – восемьдесят. Видимость – четыреста.
– Будем садиться.
– Вас понял. Прожекторы поставлены по полной.
На часах было 8:14…
Полковник умостился в кресле дублёра. А Зыков стал набирать эсэмэску.
«Люблю мою маленькую бродяжку…»
Она объехала весь мир.
У неё папа «много работа – много деньга».
Даже фамилия у неё была дорожная. Чи Ёка переводилась как «быстро летящая».
…Летит по комнате, вдруг – прыжок, и в ладоши – хлоп!.. Это она на моль охотится.
…Дверца шкафа всегда у неё немного раскрыта, чтобы, пробегая мимо, попутно полюбоваться новеньким платьицем.
…Прежде чем устроить чайную церемонию на полу, на коврике, белит лицо и глаза обводит тушью.
…По ночам эти глаза цвета морской волны вдруг становятся страшными, торжественными. И звуки тогда исторгаются из её груди и не японские, и не русские, а какие-то космические…
Наконец появилась эсэмэс от неё.
Слова не достигали сознания.
«Я уезаю, Зика. Со всем…» (Так было написано: «со всем».)
Полковник у него над ухом кричал в микрофон, а он словно оглох.
– «Семнадцатый!» Ты где пропал? Координаты давай! – орал полковник. – Откуда взялся туманище? Метео! Метео! Что там у вас?..
– Сгущение над озером сто процентов. Валит прямиком к вам.
– Зыков! Уводи на второй заход. Ни черта себе день рождения! Зыков! Оглох, что ли?!
«Я уезаю, Зика, со всем…»
Он ничего не понимал. Лицо его наливалось венозной кровью. Веснушки исчезали. А губы бледнели…
Вот уж истинно – завис. Казалось, даже курсоры на мониторах перестали пульсировать. Сердце остановилось. Вихрем духовным его вынесло из кресла в какой-то мрак, заложило уши…
«Я уезаю…»
Перед ним выплыли полные ужаса глаза полковника.
– Ты в порядке, Зыков?
Сердце завелось. На часах было 8:19.
– В норме.
– Давай, рули, парень.
– «Семнадцатый», сколько горючего? – не своим голосом выдавил диспетчер Зыков.
– Под завязку.
– Координаты?
– Прошли Лахту – шестьдесят. Магнитный курс – сто сорок.
– Готовьтесь к заходу на второй круг.
– Готовы к снижению в районе «Четвёртого…» Пойдём с первого захода. Иначе вообще на Вологду придётся лететь.
– Что вы там, охренели? – вырвалось у полковника Крестовского.
Голос экипажа изменился – генерал в самолёте дорвался до микрофона:
– Не мандражить, Крестовский!
Полковник прихлопнул ладонью рот:
– Он уже поддатый!
Туман стал настолько густым, что образовались потёки на окнах. Тряпкой полковник панически вытирал стёкла.
Заглянув в диспетчерскую, крикнул:
– Оно ещё хуже стало, Паш! – (Впервые полковник назвал его по имени.)
– Ты, Паш, главное – скомандуй ему на второй круг. А там пусть сам решает.
Зыков ткнул пальцем в Мони-Д.
– Вот он. Идёт на глиссаду, – сказал Зыков. – «Семнадцатый», удаление десять, вход в глиссаду. Полоса свободна.
– Я «Семнадцатый». Шасси, закрылки выпущены.
– Посадка сто двадцать и три. Фары включите!
– Включены.
– Ну, ничего же не видно! – стонал полковник за спиной Зыкова.
– Посадка два, на курсе глиссады.
– Куда он прёт! Япона мать! Ну, совсем же ничего не видно. Давай на второй круг!
«Со всем или совсем? – гвоздило в голове Зыкова. – Со всем записанным музыкальным материалом? Для доработки на студии в Токио?..»
– Ну, куда, ну, куда он валит, на хрен! – стонал полковник.
– Уход на второй круг! Уход на второй круг! – талдычил теперь уже и Зыков.
