Ой летыть крячок та по той бочок, до взявся шулика;«А не буде в Сичи города от-ныни и до вику».Ой, стояла Москва та у кинець моста,Та дывылася в воду та на свою вроду:Сама себе воювала, и кров свою пролывала,Нашим казаченькам, нашим мододеньким велыкий жаль завдавала,Наши казаченьки, наши мододеньки ниде в страхе не бували —Сорок тысяч Москвы, выборного виська у пень выбывали.Наши казаченьки, наши мододеньки та не весели сталы,Гей, оступыла вража другуния та всима сторонамы,Гей, закрасыла город, та славную Сичу, та скризь знаменами.Ой, казав есы, пане Галагане, що в их виська не мае,А як выйде на таракана, так як мак процвитае.Ой, казав есы, пане Галагане, що в Сичи Москвы не мае,Колы глянеш, помиж куренями так як мак процвитае.Ой, як крикнув та пан кошовый у покровьский церкви:«Прыбырайтесь, славни запорожцы, як бы к своий смерти!»Ой, як крикнув та пан кошовый на покровський дзвиныци:«Ой, кыдайте ж вы, славни запорожця, и пистоли й рушныци».Ой, пишлы-пишлы славни запорожця та непишкы, дубами,А як оглянется та до славной Сичи, та вмываются слёзами.
О разорении Чертомлыцкой Сечи Игнатом Галаганом и теперь вспоминают «ветхие днями» старики. «Эту Сечь разорил какой-то Галаган; он знался с чертями, и как был еще далеко от Сечи, то какой-то «хлопчик» (слуга) просил кошевого атамана, чтоб он позволил ему застрелить Галагана в левый глаз, – иначе его убить нельзя было; а кошевой говорит: «не следует проливать крови христианской». А как увидел, что Галаган уже близко, тогда и сам стал просить хлопца, чтоб тот убил Галагана. Но тогда уже поздно было. Галаган был великий чародей и сделал с собой так, будто у него не одна, а несколько голов. Тогда и хлопчик не мог уже различить, где у него настоящая голова. «Теперь бей сам, – говорит хлопчик кошевому, – а я не могу знать, куда стрелять, потому что у него вон сколько голов». Так тот Галаган и разорил Сечь»[287].
После взятия Чертомлыцкой Сечи князь Меншиков доносил царю Петру, что «знатнейших воров» он велел удержать, прочих казнить, самое же «изменническое» гнездо разорить и искоренить. На то донесение Петр отвечал Меншикову: «Сегодня (23 мая) получили мы от вас письмо о разорении проклятого места, которое корень злу и надежда неприятелю была, что мы, с превеликой радостью услышав, Господу, отмстителю злым, благодарили со стрельбою, и вам за оное премного благодарствуем, ибо сие дело из первых есть, которого опасаться надлежало было. Что же пишете о деташаменте полковника Яковлева, чтоб оному быть в армии, и то добро, только подлежит из оного оставить от 700 до 500 человек пехоты и от 500 до 600 конницы в Каменном Затоне, дабы того смотрели, чтоб опять то место от таких же не населилось, також, которые в степь ушли, паки не возвратились, или где инде не почали собираться; для чего ежели комендант в Каменном Затоне плох, то б из офицеров доброго там на его место оставить, а прочим быть в армию»[288]. Подобное же письмо писал Петр и графу Апраксину в Москву, поздравляя его «милость» с истреблением «последнего корня Мазепина»[289]. Чтобы ослабить страшное впечатление, произведенное на украинский народ истреблением сечевых казаков, царь издал манифест, в котором говорил, что причиной несчастья, происшедшего в Сечи, была измена самих же запорожцев, потому что они, прикидываясь верными царю людьми, в действительности обманывали его и сносились с врагами России, шведами; тут же Петр приказывал всех запорожцев, кроме повинившихся, бросивших оружие и изъявивших желание жить подобно простым крестьянам на Украине, хватать, бросать в тюрьму и казнить[290]; самые же земли их, от реки Орели до реки Самары, приписать к Миргородскому полку, в котором в то время состоял полковник Даниил Апостол.
