* * *
Ещё одно место, с которым у горных марийцев связано представление о чуде, об исцелении – Тюлеева роща. И её мы также нашли, пользуясь старой книгой.
«Если от Семёнова взвоза выйти на Казанскую дорогу и повернуть влево, ко 2-й казённой лесной сторожке („3-й хутор“), то, не доходя нескольких сажень до последней, влево с большой дороги есть поворот в лес на старинный Тюлеев взвоз, который ведёт к перевозу через Волгу на луговую сторону (у хутора г. Лукоянова). От Семёновой пристани до Тюлеева перевоза около 2-х вёрст вниз по реке.
Тюлеевым взвозом пользуются усиленно и теперь, но он существует с незапамятных времён и поражает своими размерами: ширина взвоза от 3 до 5–6 саж. и больше. Для теперешнего движения такие размеры дороги совершенно излишни, но в старину, очевидно, тут происходило более значительное передвижение…
На последнем повороте к Волге дорога, вьющаяся у подошвы горы (справа), над глубокою ложбиною шумящего ручья (слева), идёт по плотине, устроенной на очень сыром месте, где из-под горы бьёт масса ключей… Вправо от вышеупомянутой плотины расположены две каменные часовни: одна в полугоре, другая у подошвы горы, на самой дороге. Первая представляет ветхий каменный, покачнувшийся столб, подмываемый подземными ключами. Вторая – настоящая четыреугольная часовня, в которую можно войти и где может поместиться несколько человек. Часовня устроена над „святым ключом“ и называется то „Тюлеевой часовней“, то часовней на „Гремячеве“… Святой ключ находится в правом от входа углу часовни, у самой стены: ключ выбивается из небольшой впадины в земляном полу, обложенный камнями, глубиною до 2 четвертей. Вода не бьёт, а сочится между камнями чуть заметной струйкой… Черемисы всегда относились и сейчас относятся к этому ключу с большим пиететом. При мне переправились с луговой стороны 3-е черемис и одна черемиска, все верхом, и, поравнявшись с часовней, слезли с коней, вошли в часовню, долго там молились и пили воду. Такие посетители бывают здесь часто: каждый правоверный черемисин (из ближайших сёл), собираясь начать какое-либо дело (перед началом сенокоса, уборки хлебов, при отходе на заработки и т. д.), считает долгом побывать сначала и помолиться в Тюлеевой часовне».
Кажется, век остановился здесь, в «ложбине шумящего ручья». Кирпичный столб, как и сто лет назад, ветхий, и думаешь – его подмоют подземные ключи, не иначе. Правда, деревянная часовня имеет несколько другой вид. Это внушительный объём, на дне которого – россыпи монет. Сюда надо приходить с подарком.
«Бывают и общие паломничества черемис, очень многолюдные, напр. на „Ивана Постителя“ (29 августа), когда в часовне собирается от богомольцев немало денег… В этот же день и накануне идёт усиленное паломничество черемис к двум другим „святым ключам“, далеко отстоящим от Тюлеева ключа, но тесно связанным с ним с самых незапамятных, ещё языческих, времён. Это – две часовни у „Супротивного ключа“ около города Василя и часовня над ключом подле приволжского с. Сумки (против с. Юрина, известного замком гг. Шереметевых) … Все эти 3 пункта были священными мольбищами у язычников-черемис, по религиозному представлению которых у Супротивного ключа обитает „Большой Бог“, на Тюлееве ключе „Сын Большого Бога“, а у с. Сумок „Двоюродный брат Большого Бога“.
Тут происходили мольбища в честь этих 3-х богов, а после навязанного миссионерами принятия христианства, мольбища уничтожились и на их местах поставили часовни. Христианское учение о Троице нетрудно было усвоить черемисам и применить его в буквальном смысле к своим языческим „трём богам“ – отцу, сыну и кузену… От того и христиане-черемисы продолжают по-прежнему с большим благоговением относиться к указанным 3-м ключам и часовням над ними. Но в глубине души они строго различают старых и новых богов…»
* * *
В горных марийцах удивительно гармонично соединились православные представления о мире с самыми древними, которые завещали их предки. Прячась среди зарослей по высоким волжским берегам, дремлют их священные урочища, тихо журчат их целебные родники.
Но наступает день – и Поро Кугу Юмо – Добрый Великий Бог – снова слышит здесь благодарные слова. Сюда протоптаны тропы из разных деревень. И самое главное – с дороги, которую здесь называют Кугу Горны.
С холма на холм она переваливает, обсаженная огромными берёзами. Это старинный тракт, который вёл из Москвы на Казань. Он то немощёный спускается в ложбину и пересекает по ветхому мосту ручей, то превращается в местное асфальтовое шоссе: с него сворачивают другие дороги в соседние сёла. Он не брошен, не исчез. И для многих поважнее той автотрассы. Не только в утилитарном смысле – как дорога.
На языке горных марийцев Кого Горны – это Великий Путь.
Он главный ориентир и на этой земле, и во времени, и в судьбе народа. Древняя ось этой земли – и в то же время путь, идущий к соседям, без которых не прожить, путь в будущее, выбранный почти полтысячелетия назад. Он почти на генетическом уровне живёт в каждом горном марийце – здесь прикидывают, где тут будет наш Кого Горны – далеко ли отошли от него, как к нему вернуться, чтобы привёл он в родные места. Для множества людей она – самая главная. Это дорога их предков, дорога памяти, дорога вперёд.
* * *
Так, подчиняясь загадочному внутреннему голосу, идут на нерест рыбы. Так летят весной птицы, преодолевая тысячи километров над морями и континентами… И они не могут объяснить этого. Лукавые учёные люди только делают вид, что объяснение это есть, когда произносят слова про инстинкт: уловка здесь в том, что они не понимают явление, а всего лишь его называют.
И я вспоминаю наклонённые от плодов ветки яблонь и слив около петли этой дороги в Васильсурске. Деревья, уже покинутые людьми, стоят по горе и продолжают плодоносить словно ждут, что люди обязательно вернутся. Потому что не сумели взять с собой ни свои деревья, ни тот клочок земли, без которого вряд ли получится жить.
Гусиная дорога
Фольклор невероятно важен… Всё, что входит в него, не навязано, не придумано, а естественно выросло вместе с человеком. В фольклоре нет механизма для того, чтобы поддерживать мёртвое, для того, чтобы бесконечно из этого мёртвого изображать живое.
Дмитрий Покровский Моё знакомство с Виталием Александровичем Акцориным, учёным, который исследовал традиционную культуру марийцев, состоялось в середине восьмидесятых годов, задолго до того, как мы с моими товарищами начали изучать древности духовной культуры Лесного Заволжья.
Недавний выпускник Горьковского университета, я приехал в Йошкар-Олу и пришёл к Акцорину в Марийский институт языка, литературы и истории с бумагами. Меня попросили заодно, коль скоро уж я собрался в соседнюю столицу, свозить к нему на рецензию рукопись. Мог ли я предположить, открывая дверь комнаты заведующего сектором фольклора, что захожу к человеку, которого спустя годы буду считать своим учителем.
Виталий Александрович был немолод. Обветренное лицо сельского интеллигента – то ли агронома, то ли учителя, очки… На просторном столе были аккуратно разложены бумаги, с которыми он работал: выписки, тексты из-под машинки, несколько словарей. Но тут же нашлось место и для нехитрого угощения.
