Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
И как бы сильно Рейндерс и те, кто разделял его точку зрения, ни ошиблись в конце концов в своих расчетах, нельзя не признать, что основания сомневаться в начале немецкого наступления в ближайшее время у них были. Начинать наступление поздней осенью казалось голландским военным, как и немецким генералам, таким же безумством. Погодные условия – сильная низкая облачность и густые туманы, набухшие от избытка воды реки и короткие дни – откровенно угрожали провалом осуществлению столь часто упоминаемого стратегического военного идеала Третьего рейха – молниеносной победы, блицкрига. Казалось верхом легкомыслия предполагать, что в Германии не примут во внимание вышеупомянутые обстоятельства; ведь немцы имели репутацию людей серьезных и основательных, которые принимают тщательно продуманные и взвешенные решения. Тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применимы к Гитлеру, который действовал по своей собственной, необычной и зачастую извращенной логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла. В то время тем более трудно было предположить, что в военной области будут руководствоваться всякого рода «причудами» и идти на авантюры, поскольку после аншлюса внешнеполитические успехи Германии следовали один за другим, коли все и так идет хорошо, что зачем «мудрить»? Сас вернулся в Берлин после Рождества, поскольку Остер сообщил ему, что 26 и 27 декабря состоятся очень важные совещания, где будут обсуждаться планы наступления. Вернувшись в Гаагу, Сас сообщил Рейндерсу, что наступление перенесено на более поздний срок. Когда генерал снизошел до того, чтобы спросить: «На какой именно?», Сас ответил с некоторой иронией, и его ответ позволяет представить, что он в то время чувствовал: «Генерал, я удивлен вашим вопросом… Ориентировочно на 15 января этого года». Реакция Рейндерса была такой же, как и прежде; сообщение Саса не произвело на него никакого впечатления. Именно в те самые дни Рейндерс дал следующий ответ на предостережение об опасности, полученное из высших эшелонов бельгийских военных кругов: «Благодарю вас, но я этому не верю. Это просто война нервов».
Сас передал Рейндерсу письмо с официальной просьбой освободить его от исполнения обязанностей военного атташе в Берлине. Бюрократическая машина работала медленно, и по заявлению Саса еще не было принято никакого решения, когда 9 февраля 1940 года Рейндерс был сменен на своем посту генералом Винкельманном. После этого Диксхорн сообщил в письме Сасу, что, как он надеется, теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы Сас продолжал работать на прежнем месте и вновь выразил ему свою полную личную поддержку и доверие[54].
Предостережения Сасу и «Проблема Остера»
Сас вернулся в Берлин; драма его отношений с Остером, а также со своим руководством в Гааге, скептицизм которого в отношении его сообщений оказывал на него удручающее впечатление, развивалась полным ходом.
С точки зрения оппозиции, в событиях после середины октября проявился очень важный по своей глубинной сути фактор, свидетельствующий скорее об упадке, чем о подъеме, и о том, что события развиваются по нисходящей. Когда Ганс Остер сообщил своему голландскому другу, что Нидерланды находятся в списке мишеней для наступления Гитлера, раскрыв таким образом военные планы Германии,он сделал очень важный и ответственный шаг, следствием которого стало неоднозначное отношение к нему в рядах оппозиции; так появилось то, что стали называть «проблемой Остера». Остер ясно и твердо решил для себя сделать все, что в его силах для того, чтобы если не сорвать, то хотя бы ослабить последствия реализации преступных планов Гитлера. Сколь трудно далось ему это решение и насколько отчетливо он понимал, что, поступая так, он переходит свой собственный Рубикон, видно из его разговора со своим близким другом и соратником капитаном Францем Лидигом, состоявшегося 8 или 9 ноября 1939 года – тогда же, когда он сообщил Сасу, что планируется вести наступление через Бельгию, а Голландия пока этими планами не охвачена[55].
Остер и Лидиг поехали домой к Остеру; по дороге они на короткое время заехали к Сасу; Лидиг остался ждать в машине, озадаченный тем, что в этот вечер обычно весьма разговорчивый Остер был крайне сдержан и молчалив. Когда они отъезжали от дома Саса, Остер буквально разразился словесной тирадой, причем он был настолько взволнован, что первых сказанных им слов Лидиг не разобрал. «Для меня нет пути назад» – это были первые слова, которые смог распознать Лидиг. Когда же последний спросил своего друга, что тот имеет в виду, Остер продолжил: «Гораздо легче взять пистолет и застрелить кого–то или же встать под пулеметную очередь ради дела, в правоте которого убежден, чем сделать то, на что я решился. Я очень прошу тебя, как друга, остаться другом и после моей смерти и подтвердить, что ты в курсе всех обстоятельств и истинных причин, побудивших меня сделать то, что другими, возможно, никогда не будет понято и принято или же что они, по крайней мере, никогда бы сами не сделали».
Касаясь этого высказывания Остера, Лидиг отмечал, что есть немало людей, готовых рисковать своей жизнью и взять на себя тяжкое бремя осуществления покушения или сделать что–либо подобное, что отрицательно сказалось бы на их собственной судьбе; но эти же люди никогда бы не пошли на такие действия, из–за которых на них и их близких оказалось бы клеймо предателей. Только тот, кто готов был пойти и на такое самопожертвование, мог сказать, что он отдал действительно все. Остер готов был сделать это, он взвалил на себя этот тяжкий крест и поэтому заслуживает того, чтобы ему было отведено особое место среди участников борьбы германской антинацистской оппозиции. Он олицетворял тот высший патриотизм, состоящий в способности стыдиться за свою собственную страну. Он глубоко осознал, что на самом деле представляют собой такие понятия, как «национальное достоинство» и «истинные национальные интересы», и именно это сделало его позицию столь яркой и бескомпромиссной.
Наверное, самой трагичной чертой, связанной с деятельностью не только Остера, но и всего германского Сопротивления в целом, является отсутствие к ним каких–либо симпатий со стороны современников. С 1945 года много говорится и пишется в гневных и обличительных тонах о тех немцах, которые не смогли пойти «достаточно далеко» в борьбе против нацистского режима; достаточным поводом для обвинения считается неучастие в подпольной борьбе. В то же время в ходе войны, особенно в 1939—1940 годах, в ряде стран существовала весьма сильная тенденция к презрительному отношению к тем, кто преступил определенные нормы, выступая против своего правительства в военное время. Сас, старавшийся не ездить в Гаагу, чтобы вновь не столкнуться с тем горьким опытом, который он уже испытал в декабре 1939 года, попал домой лишь четыре месяца спустя. Приехав в Гаагу, он встретился 18 марта 1940 года с командующим сухопутными войсками генералом Винкельманном. Когда Сас в общих чертах рассказал о своем источнике, Винкельманн заметил, что этот офицер, скорее всего, является «жалким негодяем». Выступая перед комиссией по расследованию в голландском парламенте в 1948 году, Сас воспроизвел свой ответ генералу, который был весьма красноречив и ясно показывал отношение Саса к данному вопросу: «Я ответил, что считаю этого человека такой личностью и обладающим таким характером, подобного которому я никогда в жизни не встречал. Этот человек, как никто другой, имел мужество и доблесть в окружении следивших за каждым его шагом гестаповцев вести борьбу против Гитлера и его банды».
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 132
