Вот и новое утро, только подумал, что немец усилит огонь, как невдалеке разорвались две крупнокалиберные мины. Оглянувшись, увидел на месте разрыва человека, распластавшегося на земле, смел, думаю, раз спит, как на сенокосе. Подойдя к нему, понял, что мертв, то был командир взвода стрелков, выведенных на левый фланг для охраны побережья. Бойцы прикорнули на рассвете в окопах и ветхом блиндажике, он надумал сходить к морю. Лежит, как живой, разбросав в стороны руки и ноги, голова повернута навстречу солнцу, пилотку снесло взрывной волной, противогаз лямкой задержался под рукой. Светло-русые пряди чуба колышутся на ветру, то откроют, то прикроют белый лоб, лицо открытое, чисто русское. Бережно подняли, унесли в блиндаж, из которого вышел, не сделав и четырех шагов.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.
Вспомнил, как услышал эту песню в 1942 году. Многие бойцы попустили повода, расплакались, спрятав лицо в пилотку, тогда сдержал себя, не дал воли эмоциям. К концу войны, и теперь, в послевоенные годы, как только услышу фронтовые песни, не могу удержать непрошеные слезы, рыдания. Странно устроен человек, к старости приобретает столько опыта, умения, казалось бы, надо научиться сдерживать себя, а не получается.
Новый день застал в боевых порядках первой батареи. Механика-водителя не прислали. Пехота требует поражения той ли иной цели, порой обнаруживаем их сами. Вымотался окончательно, как на пакость, к концу дня левый мотор заглох, лопнула и пропустила воду прокладка головки блока, сказался заводской брак. Машину надо уводить в укрытие, где оно? На одном моторе по песку, ямам и воронкам далеко не уедешь. Попал немцу на пристрелку, надо двигаться, быстрее найти огневую позицию, удобную для ведения огня с места. Мотор перегревается, посмотрел и ахнул, головка блока и у другого двигателя красная. Что делать? Остановиться нельзя, сразу разобьют.
Шустеров выискал яму, по внутренней связи командует, каким рычагом действовать, машина пошла куда-то вниз, удрали. Глушу мотор, через некоторое время завожу – заклинило, доложил на командный пункт. Как стемнело, прибыл капитан-инженер, дал заключение: левый двигатель починим сами, правый требует заводского ремонта. Буксируют подальше от передовой, запрягли и тянут, как дохлых, обидно и досадно.
Вот и тыл, здесь не разбери-бери, самоходки с разобранными моторами, без гусениц, все в ремонте. Кругом раненые, иные ждут эвакуации в госпиталь, есть такие, что отказались идти в медсанбат, остались лечиться в медсанчасти полка. К нам идут любознательные, хочется из первых уст узнать, что творится на переднем крае, как там самоходчики. Мы «безлошадные», вся амуниция в куче, как у погорельцев. Нудное дело, я взвинчен, дошел до изнеможения, заснуть не могу, неопределенность, неприкаянность хуже любой напряженной схватки. Там надо в комок собраться, все подчинить стрельбе, здесь ни боя, ни отдыха, больные, и те чем-то заняты, а мы…
Жалко расставаться с боевой машиной, вместе попадали в какие переплеты! Выручали друг друга, мы ее, она нас. Даже уравновешенный Шустеров, и тот не спит, забрался в ровик под самоходку, включил переноску, последний раз решил попользоваться электроэнергией, читает книгу В. Василевской «Радуга». Обязательно проштудирует то, что читаю я, так уж повелось. В книге красной нитью проходит ненависть к гитлеровцам, ее призыв: убей немца.
Неунывающий балагур Святкин тоже «опустил уши», боится, как бы не отправили в тыл вместе с самоходкой, ибо механика-водителя на установке нет. Кто захочет уходить из своевавшегося экипажа, боевой семьи? Попасть к чужим на передний край – это как дикий гусак среди свойских. Некогда срабатываться, все решают секунды, до боя надо научиться понимать друг друга с полуслова, проникнуться верой в успех совместных действий.
Раз не спится, будем повышать механизаторский уровень, техника не зоотехния, тут не овечку постричь или курицу пощупать, тоже думать надо. Вообще-то установленные на самоходках автомобильные шестицилиндровые двигатели работали в танковом режиме длительно и безотказно. Но это для «средних» условий. Беру инструкцию «Самоходная 76-мм установка», выясняю, какие ошибки допущены при вождении, прав ли, когда на одном моторе долго маневрировал по тяжелой дороге. Умей ошибаться, умей и поправляться. По тактике прав, ищу ответ, почему мотор запорол. Оказывается, не надо было муздыкаться, глушить перегретый двигатель, следовало поработать на тихих оборотах, на холостом ходу. Плохо знаем технику.
Отдохнуть бы за горами, в виноградниках, тут команда:
– Дронов, к «Первому».
То комполка Гуменчук нагрянул с передовой в штаб. Думаю, задаст перца за вывод мотора. Прибыл, доложил. Василий Акимович по-отцовски обнял меня за плечи, пожал руку, посмотрел пристально, говорит:
– Молодцы, взаимозаменяемость осуществили на деле, в бою. Самоходку Эпикурова видел? Она в боевой готовности. Экипаж вышел из строя, остался один механик-водитель. Принимайте.
Добавил виновато, устало, не командирским, извиняющимся тоном:
– Отдохнуть вам надо, но некому передать установку. Нужна в бою, мало машин осталось в строю.
Просьба командира – приказ. От самоходки идет Эпикуров, докладывает, передает хозяйство.
– Вот и новая гроза «тиграм» и «пантерам». С какой стороны к тебе подходить? – язвит Святкин.
Приказываю экипажу:
– Проверить приборы, боекомплект. Каждый снаряд осмотреть, проверить наличие колпачков.
На душе кошки скребут, непривычно, нудно входить в чужой дом, о своей машине все знаешь, как заводится, как глохнет при выстреле, как бьет орудие, привыкаешь, веришь в нее. Доложил о готовности к выполнению боевой задачи. Приказ: «Дону» к 4.00 поступить в распоряжение командира первой батареи старшего лейтенанта Огурцова».
Новый бой, немец остервенело сопротивляется, наши с таким же упорством ломают оборону, выбивают огневые точки, живую силу. Комбат-1 приказал уничтожить дзот с пулеметом, который ведет огонь по правому флангу пехоты. Легко сказать, пытались подавить другие артиллеристы, он не уничтожается, живуч, видимо, имеет железобетонное перекрытие, либо башня танка над головой, может, просто везет какому-то «сверхчеловеку». Поговорил с командным пунктом полка, попросил понаблюдать за артиллерией противника, если потребуется – подавить. Страшен не сам пулемет, а огонь пушек, что стоят за высотками, только высунешься за бугорок, сразу ведут шквальный огонь.
После налета решил быстро отходить к лиману, в камыши, только не засадить бы десятитонную махину в болото. Нам в училище преподавали, что СУ-76 имела особенность: благодаря низкому удельному давлению на грунт она могла успешно передвигаться в лесисто-болотистой местности, сопровождая пехоту там, где не могли пройти средние танки и другие самоходные орудия. Надо использовать это преимущество.
Ползком, по-пластунски, вылез, где повыше. Замер, жду, когда оживет огневая точка. Вот он где, вижу возвышение. Каждому ставлю задачу, разъясняю пути исполнения. Выскакиваем на песчаный холм, фриц как на ладони, бьем по дзоту. Перелет. Недолет. Фу, пропасть, сказывается волнение, но молчу, ругань не к месту. Есть попадание, огонь, огонь! Пора сматываться, гансы с удовольствием променяют пулемет на самоходку. Механику-водителю командую по внутренней радиосвязи и сигнальными лампочками: «Задний ход, вправо, еще вправо». По бывшей огневой позиции, по вероятному пути отхода, сразу обрушен шквал огня, немец не дурак, разбирается в нашей тактике. Но мы отошли по невероятному пути, в камыш, к лиману, этим и спаслись. На НП волнуются, целы ли? Как ни в чем не бывало, воюем с лягушками. Радирую комбату:
