Негнущимися пальцами Филя попытался чиркнуть колесиком своей зажигалки. С тем же успехом он мог бы чиркать протезом или полностью парализованной рукой. Даже засунуть зажигалку обратно в карман было уже проблемой. Филя попал туда в итоге далеко не с первого раза. Именно в этот момент его кто-то слегка толкнул, и в испуге он обернулся. Резко выбросив руку, он никого перед собой не нашел. То, что его толкнуло, судя по всему, отскочило назад и в следующее мгновение слегка зарычало.
– Это ты, тварь, – пробормотал Филя, опуская руку пониже и все равно не находя ничего. – Иди сюда… Как тебя там…
Он попытался припомнить кличку того повешенного пса из театра, но, кроме дурацкого «Бобика», на ум ничего не приходило. Свистеть у него тоже не получилось. Омертвевшие от холода губы никак не складывались в нужную форму, и вместо призывного свиста из него с легким гудением вырывался только призывный пар. Тем не менее этого оказалось достаточно. Пес еще раз толкнул его носом и, отбежав на пару шагов, опять заскулил. Филя двинулся на его звуки. Толчки повторялись, Филя шел туда, где скулило, и вскоре понял, что дело пошло.
– Вы-хо-дим… – мычал он, подбадривая то ли себя, то ли взявшую над ним шефство псину. – Давай, ро-ди-мый… да-ввв-ай…
Выбравшись наконец из-под дома, Филя понял, что без пса он, скорее всего, бы погиб. С этой стороны доступ к сваям был почти наглухо перекрыт жестяными листами. Оставался лишь небольшой проход шириной в полтора метра, и к нему, словно к незамерзающей полынье из ледяной бездны, вывел Филиппова добрый пес.
– Эй… Ты где? – негромко позвал Филя, без сил опускаясь на какую-то шаткую кривую оградку.
Но в следующую секунду его буквально подбросило. Метрах в двухстах от дома, из-под которого он чудом только что вышел, темноту разрезала ровная как стрела, уходящая бесконечно влево и вправо полоса огня.
– Ад, что ли? – выдохнул он. – Достал со своим театром…
Чем ближе он подходил к пылающей черте и чем плотнее сгущался вокруг полыхавшего впереди огня ледяной мрак, тем сильнее росла в нем уверенность, что всё это снова шутки демона пустоты и, кроме морока и обмана, его ничего не ждет. Подходя к полосе поднимавшегося метра на полтора пламени, Филя уже был уверен, что мечущиеся перед огнем тени – это, конечно, черти, и топку свою они раскочегарили, чтобы припугнуть его, Филю, но облегчать им задачу он, разумеется, не хотел. Он практически не сомневался, что раскусил очередную каверзу давнего своего приятеля, а потому бояться ему было нечего.
– Давайте, давайте… Всё только кажется… Всё это один голимый буддизм… – бормотал Филя, прибавляя и прибавляя шаг. – Иллюзия… Ничего нет… И меня здесь нет. А значит, могу делать всё, что хочу… Блин, как холодно…
Тепло он ощутил метров, наверное, за двадцать. Физически это, скорее всего, было невозможно, однако он не только видел пламя, но и осязаемо чувствовал его даже на таком расстоянии. Тепло, словно детское дыхание, которое уловить может одна лишь склонившаяся над колыбелью мать, коснулось его стянутого в неподвижную маску лица, и Филя понял, что сейчас снова заплачет. Причины для слез у него на этот раз никакой не было, но нарастающий с каждым его шагом жар вызвал в нем какие-то механические изменения, как будто в нем что-то растаяло, развалилось, и эти перемены вынудили его вытащить скрюченную от холода руку из кармана пальто и судорожно вытирать ею саднившие то ли от ожогов, то ли уже от обморожения щеки.
– Зд-д-д-орово, черти, – стуча зубами, сказал он, когда подошел к огню.
Ни одна фигура из тех, что ворошили дрова под огромными трубами, не обернулась.
– Эй! – негромко закричал он, задетый тем, что опять оказался на последних ролях. – Я пришел! Вы совсем офигели?
Два существа в огромных бушлатах, монтажных шапках и неуклюжих ватных штанах выпрямились и молча уставились на него. В дыму он почти не видел их лиц. Огненные блики дьявольскими эполетами плясали у них на плечах, бушлаты маслянисто блестели. Вокруг все шипело, трещало, гудело и булькало. Снег под ногами из твердого, как бетон, покрытия превратился в темное чавкающее месиво – оплыл и клубился паром. Филины кеды начали ощутимо набирать влагу, дым разъедал ему глаза. Постояв неподвижно пару секунд, двое в бушлатах вернулись к своим занятиям.
– Эй! – возмущенно повторил Филя и зашелся в долгом надрывном кашле, поперхнувшись дымом.
– Отведи его в машину, Виталик, – сказал один черт другому. – Из дурки, наверно, сбежал. Загнется.
В кабине грузовика, куда Филю решительно подсадил черт по имени Виталий, было светло даже при выключенной лампочке, загоревшейся где-то над головой и погасшей, едва захлопнулась дверь. Полыхавшее метрах в десяти от машины пламя заливало кабину ровным оранжевым сиянием, и Филя мог теперь без помех разглядеть выделенного ему в провожатые черта. Виталик был невысоким и крепким парнем, по земным меркам, лет двадцати пяти – без видимых признаков инфернальности. Коренастый и плотный, он не имел никаких рожек под своей монтажной шапкой, и, несмотря на облепившую его грязь, весь был подобранный, аккуратный и ладный, каким бывает шрам после удачной операции. Первое, на что Филя обратил внимание, это хищный татарский нос, заостренный на конце и плоский, как морской скат, в районе переносицы. Затем Филин взгляд остановился на верхней губе Виталика – она была когда-то надорвана и не совсем ровно срослась. Общую картину довершала манера держать голову. В этом Виталик походил на хорошо тренированного бойцового пса – чуть прижимая череп к земле, он не смотрел по сторонам, а только вперед, при этом очень уверенно и с полным безразличием к возможной опасности.
Время от времени пламя напротив машины набиралось веселой и злой силы, заставляя Филиппова инстинктивно прикрывать ладонью глаза, поэтому он не заметил, откуда в руках у Виталика возник бутерброд и пластиковый стаканчик. Тот молча протянул их своему подопечному, сунул руку под ватник, лежавший у него за спиной, и выудил оттуда бутылку водки. Филя зубами зажал бутерброд, чтобы держать пляшущий стаканчик двумя руками. Ощутив резкий вкус колбасы, он вспомнил, что ничего не ел уже почти сутки. Рот его мгновенно наполнился слюной, однако он бы не стал с уверенностью утверждать, что причиной тому была одна колбаса. Стаканчик в его руках все еще ходил ходуном, но для Виталика это не составляло проблемы. Судя по всему, он не однажды сталкивался в своей практике с подобным явлением, поэтому легко попадал в амплитуду Филиных колебаний, спокойно и ровно наполняя стаканчик, словно тот стоял на гранитной скале. Водка безмятежно лилась в нежно розовеющий в отсветах пламени белый пластик, а Филя, подобно собаке Павлова, исходил на слюну. Витавший в кабине запах солярки тоже вносил свою лепту. От ватника несло еще и машинным маслом, но в сочетании с колбасой у Фили во рту, с розоватой водкой, которая тихо плескалась в хлипком стаканчике, запахов ближе и роднее, чем эти, он сейчас не мог себе даже представить. Огромный, промерзший насквозь мир съежился до размеров теплой кабины старенького «ГАЗ-66», и в этом мире воцарился покой.
Дождавшись, когда Виталик наполнит стакан примерно до половины, Филя кивнул, вынул изо рта бутерброд и выпил. Водка оказалась дешевой и теплой, но это было именно то, что нужно. Вообще, все происходившее было именно тем, что нужно. Филя попал в правильное место. Он чувствовал, как сила возвращается к нему, и понимал, что все идет как надо, самым наилучшим образом. Модные рестораны, модные знакомства, модные скандалы, показы, приемы, тренды – все то, что он был обязан любить, потому что это любили другие высшие и недоступные для остальных люди, – все это улетело в черное небо вместе со снопом искр за лобовым стеклом, и он остался с твердым ощущением, что хочет любить лишь это – пропахшую соляркой кабину, пластиковый стаканчик у себя в руке и черта Виталика, уже наливавшего ему по второму кругу.
