— Да, Марша. Я готов.
— Новорожденного ребенка Джессики Бейтс удочерила бездетная пара из Стэмфорда. Джонатан и Беверли Готорн.
Готорн. Черт возьми!
— Нет, — сказал Филип, чувствуя, что Джозеф пристально смотрит на него и прислушивается к разговору. — Там произошла ошибка. Кто-то перепутал… — Джозеф нахмурился.
Филип повернулся к нему спиной. — Вы можете еще раз навести справки?
— Увы! Я передала вам полученную нами информацию. Девочку звали Эми. Вам нужен номер ее страхового свидетельства?
— Нет, в этом нет необходимости. Я свяжусь с вами, с вашего позволения, если мне понадобится что-нибудь еще.
Он положил трубку и повернулся к брату, стараясь скрыть разочарование.
— В чем дело? — живо поинтересовался Джозеф.
— Так, пустяки.
— Что-то ты легко стал расстраиваться из-за пустяков.
— Да говорю тебе, ничего особенного.
Филип отодвинул блокнот и протянул брату ручку; избегая его взгляда. Итак, в архивы попала лживая версия. А это означает, что мисс Тейлор и доктору Ларриби удалось скрыть их преступление. Не исключено, конечно, что адресованное Джесс письмо и телефонный звонок — мистификация, но повинен в ней, во всяком случае, не доктор Ларриби. Он признался, что младенец был подменен, а причины обмана ему якобы неизвестны. О том, кто заплатил мисс Тейлор пятьдесят тысяч и где сейчас находится дочь Джесс, Ларриби тоже не знает.
— Извините за опоздание, — Николь сбросила с плеча сумку и опустилась на стул рядом с Филипом. — Вижу, вы порядком устали.
Она в самом деле опоздала. Между прочим, на сорок минут. Очень дурная привычка. Филип давно решил: все дело в том, что Николь выросла в Калифорнии, где точность ценится отнюдь не так высоко, как на Восточном побережье. И Филип в самом деле устал, но не настолько, чтобы не обрадоваться появлению Николь. В последнее время они виделись всего раз в неделю, так как Николь с неимоверным усердием готовилась к выпускным экзаменам. Филип считал, что эпизодических встреч в читальных залах и редких ночей на смятых простынях недостаточно для сколько-нибудь серьезных отношений.
Он вдруг подумал: «Есть ли у нее в гардеробе какая-нибудь одежда, кроме черной?» На Николь, как почти всегда, были черный жакет и джинсы. Никакого макияжа — тоже как всегда. Но черт возьми, она улыбалась. И тот сводящий с ума запах опять исходил от нее.
— Мы очень рады, что вы присоединились к нам, — сказала Камилла.
Она и Джозеф видели Николь впервые после достопамятного вечера у матери, и Камилла явно сочла, что эта девушка и Филип подходят друг другу.
— Филип только что говорил нам, как много времени отнимает у вас подготовка к экзаменам.
Николь послала ей свою фирменную улыбку.
— Тоска одна. — Она махнула рукой. — Не то что переезд века. Кстати, как у вас все прошло?
Джозеф начал рассказывать. Программист все еще налаживает оборудование в новом офисе; грузчики уронили старинный дубовый шкаф, принадлежавший отцу, и поцарапали стенку; телефоны подключили вовремя, спасибо супруге; Смит прислал гигантский фикус, который будет стоять в приемной, а Рон Макгиннис даже заехал лично пожелать братьям удачи. Филип не мог понять, насколько искренен интерес во взгляде Николь: даже после долгих недель знакомства он все еще недостаточно знал ее.
— А лучше всего то, — продолжал Джозеф; не обращая внимания на официанта, который подошел принять заказ, — что почта приходила бесперебойно, поэтому деятельность «Аршамбо и Аршамбо» не прерывалась. — Он поцеловал сияющую Камиллу в щеку. — Вот за это нашей будущей маме огромное спасибо.
— Кстати, о мамах, — сказала Николь, наблюдая, как официант наливает кьянти в ее бокал. — Филип, тебе удалось что-нибудь узнать? Ну, насчет отказа от ребенка?
Филип поперхнулся, обвел взглядом фрески на стенах и гипсовые скульптуры, изображающие детей с гипсовыми гроздьями винограда в руках. Он чувствовал, как Джозеф сверлит его взглядом.
— Нет, дохлый номер. Да ладно…
Может быть, Джозеф пропустит это мимо ушей? Может быть…
— Как это — отказ от ребенка?
Джозеф хранил молчание, а вопрос задала Камилла, в эти дни особенно чуткая к любым упоминаниям о детях.
Филип вспыхнул.
— Да так, меня попросили об одной мелочи. Ничего особенного. — Филип взял два хрустящих хлебца с чесноком. — Попробуй, — предложил он Николь. — Хлеб просто замечательный.
— О чем это тебя попросили? — вступил в разговор Джозеф.
Филип пожал плечами:
— Я же сказал, ничего особенного. Выбрось из головы.
Он положил в рот хлебец и запил его большим глотком вина.
— Я полагал, мы этот вопрос закрыли несколько лет назад.
Джозеф и не подумал прекратить разговор — ему не было дела до того, что Филипу, возможно, не слишком приятно развивать эту тему в присутствии Николь.
— Речь не обо мне, — пояснил Филип. — Меня попросили друзья.
Громкий вздох Джозефа, пожалуй, заглушил на секунду звуки скрипок и мандолин.
— Почему-то людям вечно хочется ворошить прошлое.
— У детей есть свои права. В частности, они имеют право узнать о своем происхождении, если пожелают, — возразила Николь.
Филип тут же запечатлел на ее ненакрашенных губах нежный поцелуй. Он ни разу не спрашивал мнения Николь о правах приемных детей.
— Не согласен, — решительно заявил Джозеф. — Таким образом мы открываем бутылку, и не исключено, что из нее выскочит джинн. Нарушение тайны усыновления — это вторжение в частную жизнь. Подумайте, сколько горя принесет семье разглашение тайны. Я бы назвал это эмоциональным шантажом.
Николь засмеялась:
— Сомневаюсь, что друзья Филипа — шантажисты.
Шантаж. Джесс ни за что не станет никого шантажировать. Вот ее отец — другое дело. У этого человека достало цинизма и жестокости заплатить родственникам ребенка Джесс за то, чтобы они навсегда уехали из города и не пытались встретиться с ней. Вот что такое шантаж.
Филип положил в рот еще один хлебец.
«Двести тысяч долларов, — думал он, прислушиваясь краем уха к спору, разгоревшемуся между Николь и Джозефом. — Двести тысяч долларов были заплачены семье Ричарда, и кто-то заплатил пятьдесят тысяч мисс Тейлор неизвестно за что. В то время это были колоссальные деньги».
— Я же никого не обвиняю. — Джозеф слегка повысил голос. — Просто полагаю, что ничего хорошего не выйдет из встречи человека с женщиной, отказавшейся воспитать его.
Воспитать? Филип вдруг выпрямился.
Шантаж?
Эта версия была чудовищной, но правдоподобной, и Филип уже не мог ее отбросить.
