— Нет ничего серьезного, — успокоил он Гарри и Лиз. — Джонни, пока. В следующий раз будь осторожнее, ладно?
Доктор откланялся. Гарри с улыбкой подошел к мальчику.
— Здорово, ковбой!
Джонни молча взглянул на него снизу вверх.
— Можно, я присяду тут рядом? — попросил Гарри.
Малыш пожал плечами.
Лиз подошла поближе и заметила у Джонни на скуле наливающийся синевой кровоподтек.
— Ну и синяк! Болит? — сочувственно спросила Лиз.
Ребенок едва заметно кивнул.
— Хочешь, приложим лед?
Джонни отрицательно покачал головой.
Лиз присела рядом на детский стульчик, наклонившись к Джонни.
— А ты, парень, крепкий орешек! — с уважением сказал Гарри и похлопал малыша по спине.
Джонни с минуту молча смотрел на Гарри.
— Ты почему приехал?
Лиз удивилась вопросу. Враждебности в тоне мальчика не было, лишь удивление. Лиз тоже с волнением ждала ответа.
— Я страшно испугался за тебя, вот почему. Мы все за тебя испугались.
— Почему? — требовательно переспросил мальчик.
— Мы тебя любим, Джонни, — сказала Лиз.
Джонни молчал, но кулачки его оставались плотно сжатыми.
— Скажи, Джонни, тебе было страшно там, наверху? — спросил Гарри. — Наверное, страшно было смотреть вниз с такой высоты.
— Да, ужасно страшно, — признался Джонни.
— Еще бы, — кивнул Гарри, поглядывая в окно на высокую ограду. — Я бы до смерти испугался.
— Ты ничего не боишься, — с неприкрытым восхищением сказал Джонни.
— Еще как боюсь, — заверил его Гарри.
— Чего?
— Ну, например, пчел. Эти жуткие жала!
— Ой, правда, — подтвердил Джонни.
— А я боюсь ходить к зубному врачу. У них эти страшные бормашины, — сообщила Лиз.
Джонни и Гарри понимающе переглянулись.
— И еще очень страшно, когда ты одинок, — тихо сказал Гарри.
В этих простых словах прозвучала такая неподдельная тоска, что Лиз пристально посмотрела на него: этот человек не переставал удивлять ее. Когда она, бывало, поглядывала на его фотографии в иллюстрированных журналах, стоя в очереди в кассу супермаркета, ей и в голову не приходило, что этот баловень судьбы может страдать от одиночества. Однако она сердцем чувствовала, что это не поза.
— А ты что, тоже боишься быть один? — Джонни недоверчиво смотрел на большого, сильного мужчину.
— Ага. В детстве я ужасно не любил, когда меня оставляли одного.
— А тебя разве оставляли одного?
— Не так, как тебя. Но все равно оставляли.
— Как это? — Джонни подался вперед.
— Папа с мамой часто уезжали.
— В отпуск, что ли?
— То по делам, то в отпуск, — с горечью подтвердил Гарри.
— Да-а, — недоверчиво протянул Джонни, — но ведь на твой день рожденья и на Рождество они были с тобой!
— Не так уж часто, — покачал головой Гарри. — А когда они были дома, я всегда чувствовал, что им это в тягость.
Лиз боялась шевельнуться. А она-то всегда думала, что Гарри родился, как говорят, в рубашке. Что у него не было в детстве никаких забот. Но теперь она живо представила себе, как он сидит на подоконнике в огромном доме своего деда и безнадежно ждет папу и маму. А когда они приезжают, бедный ребенок чувствует себя обузой.
— Моим родителям тоже было на меня наплевать, — мрачно сказал Джонни. — Папаша ушел от матери еще до моего рождения. А мать спихнула меня сюда.
— Знаешь, это ведь не значит, что она тебя не любила. Просто она не могла о тебе заботиться, — тихо сказал Гарри.
— Не-а. Она всегда говорила, что от меня одни неприятности.
— Тогда она просто дура! — выпалил Гарри.
Джонни с недоумением посмотрел на него: горячность Гарри удивила и Лиз. Она не ожидала, что он принимает беды Джонни настолько близко к сердцу. Потом мальчик пожал плечами.
В комнате повисло молчание. Наконец Лиз нарушила его:
— Джонни, та семейная пара, с которой ты виделся, они ведь хотят тебя взять.
— Нет, — решительно покачал головой мальчик. — Они хотели своих детей, но у них не получалось. Поэтому они решили взять ребенка в приюте. Они не меня хотели, они хотели ребенка взамен своего, понимаете?
Лиз еще раз удивилась невероятной восприимчивости детей. Они тонко чувствуют то, что взрослые иногда совсем не понимают. Как больно за этого малыша, которому так отчаянно нужна любовь. Больше всего на свете Лиз хотела бы дать ему семью. Но у нее самой нет семьи…
Ее словно ударило током. Истина предстала перед ней во всей простоте. Вот чего ей всегда хотелось на самом деле — нормальной, крепкой, надежной семьи, где есть любовь и где все заботятся друг о друге. Только это желание она всегда подавляла в себе, убеждала себя в том, что никто ей не нужен.
Может быть, поэтому ее так тянет к Гарри. Он — надежный, прочно стоит обеими ногами на земле. Он знает, что такое крепкая семья, и на своей шкуре испытал, как страшна в семье отчужденность. Он способен любить нежно и беззаветно. Он верный и добрый. Если и существуют сказочные принцы, то наверняка они носят ковбойские шляпы.
Естественно, что она противилась разрыву. Подсознательно она хотела, чтобы свадьба состоялась. Только она не была уверена, сможет ли он полюбить ее. Именно поэтому и боялась признаться самой себе в своих чувствах.
Вопрос малыша заставил Гарри честно взглянуть на свои страхи. Чего он боится? На протяжении почти трех часов, что они разговаривали и играли с Джонни, пытаясь разобраться в причинах его бед, Гарри снова и снова возвращался мыслями к этому вопросу.
Страх одиночества. Даже хуже, чем страх одиночества: боязнь быть отвергнутым. Всю жизнь он использовал деньги и положение, чтобы поставить барьеры между собой и другими. Особенно женщинами. Он отвергал всех женщин, опасаясь, что они интересуются не им самим, а его деньгами. Бросал их прежде, чем они бросят его. Так было, пока он не встретил Лиз.
— Джонни, а хочешь завтра пойти к нам на свадьбу? — предложил Гарри, складывая фрагмент мозаики.
— Что, правда? А можно? — обрадовался малыш.
— Ты с ума сошел? — шепотом запротестовала Лиз. — Зачем ты это делаешь?
— Я делаю то, что считаю правильным, — твердо сказал Гарри.
Слишком долго он закрывал глаза на очевидное. Если он даст Лиз уйти, он потеряет самое лучшее, что было у него в жизни.
— Если вы не хотите, то я и не приду, — обиженно проговорил Джонни, вертя в руках кусочек мозаики.
