Он повернул ее лицом к себе и, обхватив другой рукой за талию, крепко прижал к себе. Она испуганно втянула в себя воздух сквозь стиснутые зубы, но не успела отреагировать, потому что он наклонил голову и прикоснулся губами к ее губам.
Поцелуй не был нежным. Он был требовательным и горячим, от него стало больно губам, но она испытала такое радостное волнение, какого не испытывала никогда в жизни.
Она закрыла глаза, и ее губы раскрылись под требовательным напором его губ. Когда его язык вторгся в ее рот, она стала было вырываться из его объятий, но он еще крепче прижал ее к себе, а язык еще глубже погрузился в ее рот.
Ее целовали и раньше, но никогда еще не целовали так. Ее потрясение стало понемногу проходить, и она начала обращать внимание на другие вещи: силу его рук, сковавших словно стальными обручами ее тело, запах лавровишневой воды от его кожи, звук ударов ее собственного сердца в груди, вкус мяты и шоколада на его языке.
Соблазнительный вкус его рта породил странную волну удовольствия, распространившуюся по всему ее телу, которое, выйдя из-под ее контроля, стало прижиматься к его телу какими-то совершенно бесстыдными движениями, но ощущение это было так великолепно, что ей было все равно. Ей хотелось, чтобы его поцелуй никогда не кончался.
Без всякого предупреждения он вдруг резко оторвал от нее свои губы, и она от неожиданности открыла глаза.
- Боже милосердный! - воскликнул он, отталкивая ее, как будто она обожгла его как огонь. - Что я делаю?
- По-моему, ты целуешь меня, - сказала Мария и удивленно хохотнула.
Он в ужасе уставился на нее.
- Что это? - пробормотал он, взъерошивая рукой волосы. - Что есть в тебе такого, что заставляет меня совершать такие глупые поступки?
Даже если бы он схватил со стола чашку и выплеснул ей в лицо остатки чая, он не смог бы с большим успехом испортить этот изумительный момент.
- Ну, спасибо тебе большое, - обиженно сказала она в ответ. - Значит, целовать меня глупо? Ты это хотел сказать?
- Более чем глупо. - Он провел по лицу руками. - Это безумие. Ты заставляешь меня делать вещи, которые идут вразрез с моим понятием чести, моим разумом и даже противоречат моей воле.
- Я тебя заставляю? - удивленно переспросила она. - Что за абсурдное, что за несправедливое… - Пылая гневом, она не сразу смогла продолжать. - Я не заставляла тебя целовать меня! Я просто стояла здесь!
- Что ты ни делала бы, это доводит меня до безумия, - возмущенно заявил он, сердито глядя на нее. - Несколько веков назад тебя сожгли бы на костре, как ведьму.
- Ну да. Это объясняет все. Я ведьма, и я тебя околдовываю. - Она сделала несколько пасов перед его лицом, шутливо подражая гипнотизеру, потом остановилась и прищелкнула пальцами. - Нет, постой! Это было не колдовство. Во всем виноваты птифуры! В них весь мой секрет. Это магическое любовное зелье.
- Любовное? - презрительно повторил он. - Уверяю вас, мисс Мартингейл, любовь не имеет к этому никакого отношения!
Это пренебрежительное заявление было каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она указала на дверь.
- Я хочу, чтобы ты ушел. Сию же минуту.
- Отличная мысль. - Он повернулся и направился к двери. - Не нужно было мне вообще приходить сюда.
- Совершенно с вами согласна! - крикнула ему вслед Мария.
Он схватил шляпу и ушел, не ответив ей и даже не оглянувшись. Уперев в бока руки, Мария сердито глядела на закрывшуюся за ним дверь, чувствуя себя такой оскорбленной, какой никогда не бывала.
Как он смеет считать, что все это произошло только по ее вине? Он пришел сюда, начал с ней заигрывать и оскорбил ее. И после этого он имеет наглость обвинять ее в своем поведении? Каков?
Любовь не имеет к этому никакого отношения.
В памяти снова всплыли его слова, а с ними и презрение, с которым он их произнес. Она почувствовала не только гнев, но и боль. Было, черт возьми, больно знать, что даже после того, как он подарил ей самый великолепный поцелуй в ее жизни, она вызывала у него лишь презрение. Вдруг она вновь почувствовала себя пятнадцатилетней девочкой, наблюдающей, как он поворачивается к ней спиной и уходит.
Было крайне досадно осознавать, что его невысокое мнение о ней все еще задевает ее, хотя не должно бы, ведь прошло столько времени. Какое ей дело до того, что он думает о ней? Он, черт возьми, даже не нравится ей больше. В такие моменты трудно даже вспомнить, что когда-то он ей нравился. И несмотря на этот великолепный поцелуй, она ему тоже не нравится. Он отчетливо дал ей это понять.
Она прищурила глаза, глядя на закрытую дверь. Значит, он считает, что целовать ее - это безумие?
Он не безумен. Он абсолютно невыносим.
Он, видимо, потерял разум. Это единственно возможное объяснение его странного поведения. Расстроенный Филипп вошел в свой дом, сунул ключ в карман и пересек вестибюль. Он джентльмен, но только что вел себя так, что это шло вразрез со смыслом, который вкладывался в это понятие. Раньше всякий раз, когда его страсть к ней начинала его беспокоить, он мог взять ее под контроль, подавить ее и прогнать усилием воли. Но на этот раз так не получилось.
Он спустился к ней прежде всего для того, чтобы отдать это проклятое меню, думал он, поднимаясь по лестнице в свою спальню. Увидев, что у нее горит свет, он решил, что будет лучше поскорее разделаться с этим поручением, пока не забыл о нем совсем.
Он понимал, что следовало бы просто послать лакея, но не сделал этого, потому что иначе не смог бы увидеться с ней. Огорченно вздохнув, Филипп остановился на лестничной площадке. К чему лукавить с самим собой? Меню было слабым оправданием его желания увидеться с ней.
Он весь вечер думал о ней. Сегодня все ему о ней напоминало. Ужин в «Кларендоне», где она раньше работала, ваза с сочными красными яблоками на столе, приятель, заказавший шоколадный торт на десерт. А потом игра в шахматы в его клубе, где он проиграл партию, потому что думал о ней, вспоминая, как они с ней играли в шахматы, и тоскуя по этим дням. А потом был момент в курительной комнате, когда он начал зажигать сигару, но так и не зажег, потому что ему вспомнилась она на балконе в ночной сорочке.
А по прибытии домой, увидев, что у нее горит свет, он полетел, словно бабочка к огоньку, повернулся, словно стрелка компаса, всегда указывающая на север, и направился к ней, вместо того чтобы идти домой.
Спускаясь на кухню, он все время знал, что совершает ошибку. Его способность контролировать себя была небезгранична. Но он продолжал идти, как будто хотел проверить себя, доказать себе, что он вполне способен противостоять ей.
Как сильно он ошибался!
Кожа на ее щеке была шелковистой, как он и представлял себе. Ее губы, липкие от шоколада, были сладкими на вкус. Даже сейчас ему все еще чудился запах ванили и корицы от ее волос. А ее тело… Боже милостивый! У него пересохло в горле, когда он вспомнил ощущение ее грудей, прижавшихся к нему, крутой изгиб ее талии под своей рукой, прикосновение ее бедер к его бедрам. Все это превосходило все, что рисовало ему разгоряченное воображение, когда он мечтал о ней в семнадцать лет.
