Книга Стокгольмский синдром - Яна Розова

— Златка у нас железная! — донесся насмешливый мужской голос от двери прозекторской. — Златка снова не повелась! Я говорил тебе это, друг.

Дверь находилась за спиной Златы и Руслана. Она вздрогнула и, повернувшись, увидела говорившего, а он только склонил голову и едва заметно усмехнулся.

— Нервы сдали? — спросил Руслан, не оборачиваясь.

— Ты жив? — Злата переводила недоумевающий взгляд с Руслана на Вадима и обратно. — Вы это подстроили вместе?

Давлетов отошел к рабочему столу, стоявшему в углу помещения, и присел на него, предоставив вновь пришедшему исполнить сольную партию.

Вадим вошел в круг света от ламп. Злата попятилась от него, натолкнулась бедром на каталку и остановилась. На ее глазах выступили слезы.

Воскресший, казалось, наслаждался значительностью момента. В его улыбке издевка сочеталась с презрением. Прежде подобного выражения на его лице Злата не видела. С того света ее муж вернулся совсем другим человеком.

— Зачем вы устроили этот спектакль? — прошептала она.

Улыбнувшись шире, Вадим сообщил:

— Ты должна была признаться в убийстве Олега, вот и все!

Руслан смотрел на происходящее, словно зритель в театре, а на лице Златы задержалось недоумение. В ее глазах стояли слезы.

— Ты помнишь, Злата, с семнадцати лет я придумывал фантазийные сюжеты? — спросил писатель.

Она кивнула, вытирая соленые капли со своих порозовевших щек.

— Хорошо, что помнишь, — кивнул он. Его волосы отрасли, он завел привычку по-девчачьи заправлять их за уши. — Фэнтези — это прекрасный мир, совершенный, магический, чарующий, героический, мифический, нежный, романтичный, эт сетера. Я любил его, создавал в этом мире планету за планетой, истории целых народов, судьбы живых существ. Мне было хорошо в этом мире. И знаешь почему? Потому что в реальной жизни мне не было места!

Он беззвучно рассмеялся, Злата поежилась, Руслан не пошевелился и ничем не выдал своих эмоций.

— Я был ребенком, когда однажды, проснувшись в доме моего друга, узнал, что в состоянии сомнамбулизма совершил убийство и изнасилование. Я понял, что семейное проклятие пало на мою голову, что я не избежал его.

— Как патетично! — заметил Руслан.

— Имею на это полное право, — подмигнул ему писатель. — Мои одноклассники рассказали тебе, что однажды вся школа узнала, что моя мать — лунатик? А ведь это еще не все. Она ходила по ночам, чем здорово пугала моего отца, а он за это лупцевал ее вовсю! Такая семейная история.

Доктор виновато улыбнулся:

— Прости, не обязательно…

— Да ладно! Мне казалось, что лунатизм — это моя фишка, игра, наживка для всеобщего внимания. Я любил вести себя как лунатик, я придумал себе личный знак — луну и месяц. Мне было хорошо. Но той ночью, когда погиб мой друг Олег Окуленко и была изнасилована его сестра, вдруг выяснилось, что сомнамбулизм — настоящий, а мне грозила тюрьма или психиатрическая больница.

Вадим приблизился к дрожащей под его взглядом Злате и заглянул ей в глаза.

— Но ты, Злата, ты, моя жертва, сказала: «Я никогда никому не расскажу этого, я люблю тебя!» И я сдался тебе, я решил, что ты — моя опора, мое спасение. Ты была рядом со мной в то время, когда милиция искала убийцу, когда все кому не лень проклинали его. Они говорили: что за чудовище могло убить такого хорошего мальчика? Негодяя надо поймать и разорвать в клочья! Я слушал их и чувствовал себя монстром, выродком и злобной тварью. Мне было страшно — вдруг все узнают, что это я убил Олега? И только ты…

Он взял лицо жены в свои руки и прижался ртом к ее губам. Его прикосновение чем-то так страшило Злату, что она даже не пыталась вырваться или хотя бы отстраниться от него. После долгого поцелуя, во время которого Руслан смотрел на потолок, Козырев продолжил:

— И только ты была рядом со мной в те страшные времена. Я был благодарен тебе, дорогая! Если бы ты прочитала хоть одну мою вещь, написанную в последующих шесть лет, то нашла бы в повествовании и себя. Прекрасная и сильная фея Аталз, опекающая моего Принца Сталью. Она всегда появлялась в безвыходной ситуации и дарила жизнь. Почти как ты. Почти.

— Вадим, я лишь…

— Признаний уже не надо! Молчи, — остановил он. — Ты могла объясняться все эти два месяца — с ночи моего самоубийства, но ты промолчала. А теперь говорить буду я. Писатели — страшные эгоисты. Знаете почему? Потому что они — боги.

Отпустив ее взглядом, писатель прогулялся по прозекторской. Вернувшись от двери холодильника, он сказал:

— Мучило меня только одно: я ничего не помнил из содеянного. Не передать, как меня это выводило! Как это было? Что я чувствовал? Эмоции, цвета, запахи, вкусы — вот она, пища для писателя. Если я не могу помнить, то зачем мне вообще что-то переживать?

На лице Руслана все яснее проступала обеспокоенность, Злата тихо плакала.

— И чем больше лет отделяло меня от тех событий, — задумчиво продолжал писатель, — тем меньшую причастность к трагедии я ощущал. И тем меньше интереса я испытывал к жанру фэнтези. Мне становилась интересна обычная жизнь. События жизни. События моей жизни. Я стал наблюдать за тем, что творится вокруг меня. И за тобой, Злата.

Он снова подошел к ней почти вплотную и положил руку на ее плечо, будто снова хотел поцеловать.

— К этому времени я уже любил тебя. Если бы не эта зудящая мысль: «Я завишу от нее, я в ее власти», я бы продолжал любить тебя вечно. Это что-то вроде стокгольмского синдрома. При этом я думал: боже, зачем такой богине несчастный лунатик, преступник? Я знал, я читал, что лунатики-убийцы чаще всего убивают тех, кто находится с ними рядом. Значит, она рискует, находясь рядом со мной?

Злата покачала головой:

— Я не боялась тебя, я знала, что ты не причинишь мне зла.

— Это глупость. — Он отпустил ее и снова прогулялся по кафелю. — Ты не боялась меня совсем по другой причине. Ты знала, что я — не убийца.

Злата хотела что-то сказать, но он закрыл ей рот ладонью:

— Я же сказал тебе — молчи!

Руслан, сидевший на столе в углу, встал со своего места, накрыл краем простыни лицо Юли и закатил каталку с ее телом в холодильник. Затем он вернулся к своему столу. Двое других живых, находящихся в прозекторской, равнодушно проследили за его действиями.