Когда на следующий день вечером синьор сообщил ей день отбытия ее парохода, она выслушала его и сказала:
— Я не еду домой.
— Как так?
— Я выхожу замуж за Джо.
— Но Джо намного старше вас, Клементина.
— Ему шестьдесят три.
— А вам?
— А мне двадцать четыре.
— Вы любите Джо?
— Ах, нет, синьор. Как я могу любить его, когда у него пузо, как мешок с яблоками, а шея такая сморщенная, что по ней можно гадать, как по руке? Это невозможно, синьор.
— Я очень уважаю Джо, Клементина, — сказал тогда синьор. — Он честный человек, вы должны к нему хорошо относиться.
— О, я буду очень хорошо к нему относиться. Я буду ухаживать за ним, стелить ему постель и готовить ему обед и ужин. Но я не позволю ему прикоснуться ко мне.
Синьор задумался, опустил голову и сказал:
— Вы не должны выходить за него замуж, Клементина. Я этого не допущу.
— Но почему же, синьор?
— Я не допущу, чтобы вы шли за него замуж, если вы не собираетесь быть ему женой по-настоящему. Вы должны его любить.
— Но, синьор, у нас в Наскосте никто бы и не подумал, например, выходить замуж за человека, если его земля не примыкает к вашей. А разве это значит, что ваше сердце принадлежит соседу?
— Здесь не Наскоста.
— Но, синьор, разве не всюду так? Если бы люди женились по любви, на свете было бы невозможно жить, это была бы сплошная больница для умалишенных. Разве синьора вышла замуж за вас не из-за денег и удобств, которые вы могли ей предоставить?
Он не ответил ничего, но лицо его покраснело от гнева.
— Ах, синьор, вы говорите, как мальчик, который загляделся на звезды, как худенький мальчик у фонтана, у которого в голове нет ничего, кроме la poesia[21]. Я просто пыталась вам объяснить, что выхожу замуж за Джо, чтобы остаться в этой стране, а вы говорите, как мальчик.
— Нет, я не мальчик, — сказал синьор и встал со стула. — Я не мальчик. А кто, по-вашему, вы? Ведь когда вы пришли к нам в Риме, у вас не было ни башмаков, ни пальто.
— Синьор, вы меня не поняли. Может быть, я и полюблю его, я только хочу объяснить вам, что замуж я выхожу не по любви.
— Вот и я говорю то же самое. И я этого не потерплю.
— Но я ухожу из вашего дома.
— Но я отвечаю за вас.
— Нет, синьор. За меня отвечает Джо.
— Тогда уходите из моего дома сейчас же.
Она поднялась к себе в комнату и плакала, плакала с досады на этого взрослого дурака. И со слезами укладывала вещи. Утром она приготовила завтрак, но не выходила из кухни, пока синьор не ушел на работу, и тогда синьора пришла к ней на кухню и расплакалась, и прибежали дети и плакали тоже. А в поддень явился Джо, посадил ее к себе в машину и повез к Пелуччи; это была крестьянская семья, в которой она должна была жить до венчания. Мария Пелуччи объяснила ей, что в Новом Свете все выходят замуж, как герцогини. И это оказалось правдой. Целых три недели она ходила с Марией по магазинам и покупала себе подвенечный наряд, белый и самый новомодный, с атласным шлейфом, который стелился по земле. Но это был в то же время очень экономный наряд, потому что шлейф снимался, и тогда было просто вечернее платье для больших праздников. Потом надо было купить платья для подружек невесты — Марии и ее сестры; одной купили желтое, другой бледно-сиреневое, и их тоже легко было переделать впоследствии в вечерние туалеты. Потом надо было купить туфли и дорожные костюмы и чемодан, и все это было свое, а не просто взятое напрокат. И когда наступил день венчания, она так устала, что у нее колени стали жидкими, как молоко, и она шла к алтарю, как во сне, и ничего не помнила. На свадьбе было много paisani, много вина и музыки; потом они с Джо сели в поезд и поехали в Нью-Йорк, где дома были так высоки, что Клементина почувствовала себя маленькой и ей захотелось домой. В Нью-Йорке они провели ночь в гостинице, а на следующий день сели в вагон-люкс, в котором ездят синьоры, отправляющиеся в Атлантик-Сити; у каждого пассажира было свое место и к каждому подходил официант с подносом. Она повесила норковую накидку, которую ей подарил Джо, на спинку кресла, и все пассажиры любовались и восхищались ее норкой и думали, какая она, должно быть, богатая синьора! Джо позвал официанта и велел принести виски и сельтерской, но официант сделал вид, будто не понимает, что там Джо говорит, и так занят обслуживанием остальных пассажиров, что никак не дойдет до их кресел, и Клементина снова испытала гнев и стыд, как всякий раз, когда оказывалось, что только оттого, что они не умеют изящно выражаться на языке этого Нового Света, с ними обращаются грубо, как со свиньями. Официант так к ним ни разу за всю дорогу и не подошел, словно их деньги были хуже, чем у других. Поезд нырнул в длинный темный тоннель, а потом вынырнул в какую-то унылую, безобразную местность, где повсюду торчали трубы, готовые вот-вот изрыгнуть из себя пламя. Потом они ехали мимо деревьев, и рек, и лодочных пристаней. Клементина смотрела в окно на протекающую мимо быстро и без усилия, как река, страну и пыталась сравнить ее со своей прекрасной Италией, но видела только одно: чужая страна, чужая земля, все чужое. На подъездах к большим городам они проезжали окраины, где жила беднота и висело белье на веревках, и Клементина подумала, что бедные люди всюду живут одинаково и что во всех уголках земного шара развешано на веревке их белье. И жилища бедных всюду одни и те же — покосившиеся, прислоненные одна к другой лачуги с садиками, небольшими, но любовно и прилежно возделанными. Поезд ехал, пересекая пространство и время. Когда он тронулся, был еще только полдень, а сейчас уже закрывались двери школ, из них выходили дети с книжками в руках, одни шагали пешком, другие ехали на велосипедах, третьи играли на лужайке. Кое-кто из детей махал поезду, и Клементина тоже махала из окна. Она помахала детям, бредущим по высокой луговой траве, помахала двум мальчикам на мосту, старику, стоящему у переезда. И все они махали ей в ответ. Она помахала трем девушкам, женщине с коляской и мальчику в желтой куртке с чемоданом в руке. И все они махали ей в ответ. Потом воздух сделался каким-то пустым, деревья — реже, и она поняла, что они приближаются к океану. По краям дороги стояли щиты, на которых были нарисованы здания отелей и написано, сколько сотен номеров имеется в каждом и сколько помещений отведено под питье коктейлей, и Клементина с радостью увидела название отеля, в котором им предстояло остановиться, и убедилась в том, что он и в самом деле di lusso. Наконец поезд остановился; они приехали. На Клементину вдруг напала робость, но Джо сказал: andiamo[22], и официант, тот самый, что был с ними так неучтив, подхватил их чемоданы и потянулся было за ее накидкой, но Клементина сказала: «Спасибо, я сама» и вырвала свою вещь из рук этой скотины. Тут подкатил автобус, на боку которого было написано наименование их гостиницы. Она в жизни своей не видела такого огромного автобуса! Кроме них, туда насело довольно много народу. В автобусе Клементина и Джо друг с другом не разговаривали, потому что Клементина не хотела, чтобы их попутчики узнали, что она не владеет языком их страны.
