Гутенберг и Заспах относились друг к другу с доверием и уважением, что часто случалось между представителями двух цехов, чьи интересы соприкасаются, но не сталкиваются. В своем ремесле каждый из двоих был лучшим, поэтому между ними не было места ни зависти, ни спорам. Они поддерживали отношения насмешливые и нарочито грубоватые, как будто каждый хотел показать другому, что занят более мужественным делом.
Явившись в мастерскую Конрада, Иоганн выглядел и вел себя как помешанный: глаза его покраснели от бессонной ночи, долгой усталости и восторга перед своим ночным открытием. Плотник спутал Гутенберга с простым нищебродом и уже готов был вышвырнуть из мастерской пинками. Когда Конрад наконец разобрался, кто перед ним, он подумал, что досточтимый гравер из Майнца сошел с ума.
— О господи, да если бы тебя сейчас увидал сам дьявол, он в ужасе выбежал бы отсюда! — усмехнулся Заспах, пытаясь скрыть, как и сам он напуган.
— Да полно, ты-то ведь никуда не бежишь, — в обычной своей манере ответил Гутенберг.
— Откуда ты в такую рань? Или, судя по твоему лицу, мне бы следовало сказать: откуда ты в столь поздний час?
— Дело в том, что я, в отличие от некоторых плотников, работал…
В доказательство своих слов Иоганн вытащил из сумы миниатюрную модель и выложил ее на рабочий стол Конрада. Если сам Иоганн выглядел необыкновенно, то этот маленький аккуратный механизм — даже на взгляд опытного Конрада — смотрелся немыслимо.
— Я хочу, чтобы ты как можно скорее соорудил для меня эту машину и, разумеется, дело осталось в полной тайне, — выпалил Гутенберг.
Заспах взял лупу и придирчиво осмотрел макет.
— Осторожность бывает дороже спешности, — ответил Конрад слегка в шутку, слегка всерьез.
Он повертел механизм и так и сяк, и снизу и сверху, взгляд его неожиданно сделался близоруким, и вот он изрек:
— Я не могу этого сделать.
— Вот старый лис! Да у тебя это получится с закрытыми глазами! Тебе не добиться, чтобы я упрашивал тебя на коленях или чтобы заплатил тебе больше, чем эта штука стоит.
— Я совершенно серьезен, Иоганн. Я не шучу, — произнес Конрад и даже не подумал усмехнуться.
А вот лицо Иоганна расплылось в улыбке. С ухмылкой, под которой он пытался спрятать гнев, гравер ответил:
— Твою работу дальше и упрощать некуда. Она почти уже и сделана. Тебе остается только увеличить масштаб в десять раз.
— Да нет, ты не понимаешь, — возразил Заспах, возвращая модельку Гутенбергу. — У меня нет дозволения готовить пыточные машины без прямого распоряжения архиепископа или императорского указа.
Иоганн рассмеялся в ответ. Только теперь он рассмотрел, насколько его изобретение похоже на пыточную машину или на — вытянутую жесткую кровать с длинным углублением. Вот только вместо рычага, параллельного койке, здесь был рычаг наверху, работавший в перпендикулярном направлении, — словно для того, чтобы прижимать голову преступника.
— Да нет, как же ты мог и вообразить такое? Ты что, правда перепутал меня с нечистым? — заговорил Гутенберг со смехом, который время от времени перемежался усталым кашлем.
— Тогда, черт побери, что же это такое? — спросил Конрад Заспах с серьезным, инквизиторским выражением лица.
Иоганн никогда не думал о том, что ему придется давать отчеты плотнику. Но теперь, казалось, выбора у него не было.
— Это пресс, — сухо бросил он, решив ничего больше не уточнять.
— Я вижу, что это пресс, но это легко может оказаться прессом для плющенья черепов.
— Это ксилографический пресс, — солгал Гутенберг. — Вот лежит болванка, вот пресс, снабженный металлической рукоятью, он отпечатывает форму на бумаге. Напомню тебе: я гравер, а не палач. Хотя, полагаю, и с этим ремеслом я бы справился. — Гутенберг снова вернулся к шуточному тону, чтобы сломить ледяную стену, стремительно выраставшую между двумя приятелями.
И эти последние слова убедили Заспаха.
— Триста гульденов, половину вперед. Тогда я справлюсь за месяц.
— Я могу выдать тебе триста гульденов прямо сейчас в обмен на обещание, что вещичка будет готова через две недели.
Плотник в сомнении покачал головой.
— Я сделаю все возможное, — порешил он.
Конрад выписал Иоганну поручение с обещанием завершить работу через две недели.[51]Гутенберг расплатился теми же деньгами, которые только что получил от своего будущего тестя, и, прежде чем покинуть мастерскую, добавил:
— Если она не будет работать так, как мне нужно, я клянусь расшибить тебе череп этой самой моделью.
7
Эннелин была обеспокоена, как никогда; неведомый страх захватил врасплох эту девушку, всегда такую спокойную. Густав фон дер Изерн Тюре с супругой приготовили все для столь необычного случая. Впервые за много лет замок с железной дверью отчасти обретал свое былое величие. Все свечи, лампады и даже факелы на внешней стене были зажжены — чего не случалось уже множество лет. Эннелин, считая дни, часы и даже минуты, дождалась наконец того момента, когда звонкий стук копыт смолк перед ее дверью.
Иоганн был одет в свой повседневный наряд. Он знал, что его новый пресс находится в процессе подготовки, и это слегка успокаивало гравера: после нескольких безостановочных суток работы он сумел немножко отдышаться и прийти в себя. Ему давно уже не удавалось проспать шесть часов подряд. Грядущая свадьба с женщиной, с которой он даже не был знаком, вовсе его не волновала, — наоборот, Гутенберг знал, что когда-нибудь ему придется жениться и что лучшей партии ему не сыскать. В данном случае он сразу же получал приданое, дававшее немалую свободу для исполнения задуманного проекта. Он уже расплатился за работу с Конрадом Заспахом, а после свадьбы к нему придут еще семьсот гульденов, которые он сможет вложить в свое дело. Этого капитала должно было хватить для обустройства мастерской. Вдобавок, Иоганн предполагал, как обрадуется матушка известию о свадьбе, — чего ей еще и желать: юная девушка, богатая, принадлежащая к страсбургской аристократии.
Вот о чем размышлял Иоганн, направляя свои шаги к замку, праздничные огни которого отражались в водах Рейна. Он видел блеск в окнах, ему предстояло стать их новым хозяином — огни были намного ярче тех, что освещали его родной дом в Майнце, его маленький хутор Эльтвилль-ам-Райн и уж тем более маленькую комнатенку, где мастер проживал в Страсбурге. Не успел Гутенберг подойти к замку, как одна из створок огромных железных ворот растворилась и ему навстречу вышел Густав фон дер Изерн Тюре, разряженный, точно император.
— Прошу пожаловать в мое скромное жилище, — произнес он Гутенбергу с честной улыбкой.
После двух поцелуев, по одному в каждую щеку, хозяин церемонным жестом пригласил гостя войти.
