ЭпилогЧерез год Пэгги родила. Сыну дали имя Бен, Бенджамен, а прозвали «бегемотик» — младенец и впрямь был богатырского телосложения: ни в одну из стандартных пеленок не умещался, пришлось обращаться к белошвейке, давнишней знакомой Джесси Морден по Дорфилду.
Беременность Пэгги переносила чудовищно. Именно это обстоятельство заставило Алана Бейтса сдаться. Сначала он ни в какую не хотел жить в Реджвуде, даже дом себе присмотрел в городе и почти уговорил Джесси переехать. Но не выдержал и уступил, когда увидел, что хозяйка имения не на шутку нуждается в его постоянной помощи. Частые обмороки, интоксикация от развивающегося плода вконец измотали ее. Тут-то и пригодился врачебный опыт Бейтса. Более того, не будь доктор каждый день рядом, неизвестно, выносила бы молодая женщина ребенка, и чем вообще кончилось бы дело…
Брюс трое суток не переступал порог спальни: не мог слышать стонов и криков жены. Всегда собранный и спокойный, он метался, как раненый зверь, мешаясь у всех под ногами, пока Энн и Джесси Морден не догадались поручить ему неотлучно следить за баками с горячей кипяченой водой, которая в любой момент могла понадобиться.
Бейтсу приходилось принимать всякие роды. Эти оказались на редкость сложными. Ослабленный организм роженицы сам не справлялся, стимуляторы, применяющиеся в подобных случаях, тоже не помогали. В довершение бед младенец шел ножками, а не головой… Фактически Алан спас и мальчонку, и молодую мамашу, еще долгое время потом вынужденную провести в постели под присмотром врача.
Его уже не пришлось уговаривать остаться жить в Реджвуде. Ситуация разрядилась сама собой. Да к тому же здоровяк Бен нуждался в присмотре Джесси Морден. Вместе с Энн она взяла на себя необходимые хлопоты. Обе женщины привязались к новорожденному и полюбили его до беспамятства. Ну а счастью Брюса, когда все обошлось без трагедии, вообще не было предела.
Пэгги медленно поправлялась, силы понемногу возвращались к ней. Брюс отпаивал ее парным молоком, кормил свежими овощами и фруктами, радуясь проступающему на щеках румянцу. Он уже брал жену на прогулки, хотя не позволял даже катить коляску, а зимой с упорством маньяка выставлял на веранде шезлонг, закутывал ей ноги пледом, заставляя как можно дольше пребывать на воздухе…
Постепенно все приходило в норму. Пэгги даже вернулась к своим рукописям. Вынужденная долгое время провести в постели, она невольно, чтобы отвлечься, обдумывала сюжеты, существовавшие когда-то в наметках. Они зрели в голове и просились на бумагу. Однажды Брюс, вернувшись пораньше с фермы, застал жену за письменным столом и понял — выздоровела! На радостях он отправился в Дорфилд, откуда вернулся с портативной пишущей машинкой.
По утрам Джесси или Энн приносили малыша, которого мать кормила грудью, потом она принималась за работу. Брюс категорически запретил жене лишний раз брать сына на руки. Рисковать, поднимая тяжести, являлось для нее слишком опасным, и «няньки» строго за этим следили. От чисто домашних забот Пэгги тоже оградили, мотивируя тем, что она, мол, еще не совсем окрепла.
Жизнь вошла в спокойную, размеренную колею. У каждого было свое дело: у Пэгги романы, у Брюса заботы по урожаю на полях, у доктора его постоянные клиенты, у Джесси и Энн — малыш. За ужином собирались вместе, как одна дружная большая семья.
Так прошел еще год.
Отмечая день рождения Бенджамена, Джесси Морден устроила в Реджвуде настоящий праздник. Наготовила, настряпала, напекла. Пригласили пасторшу Бетси Шарон и старика Матьюса, явившегося со своим племянником, довольно милым молодым человеком.
Ели и веселились от души. Доктор и адвокат по привычке пустились рассказывать разные истории и анекдоты, Бетси Шарон напускала грозный вид при малейшем намеке на двусмысленные шутки, отпускаемые остряками. И, конечно, всех забавлял годовалый мальчонка.
Большой, упитанный — ему с трудом удавалось встать на ноги. Он раньше научился говорить, чем ходить. Энн, как заправская нянька, то и дело терпеливо поднимала его. Бен же тотчас набычивался. Свое прозвище «бегемотик» он заработал не только потому, что был на редкость крепок и могуч. Стоило только попытаться помочь ему встать на ноги, как он непременно хмурил лоб, сопел и таранил «благодетеля» большелобой головой.
Обычно в таких случаях больше всех доставалось Энн, что отнюдь ее не расстраивало, «бегемотика» она обожала. В другой раз они непременно устроили бы на ковре гостиной свою возню, однако присутствие постороннего молодого человека, явно заглядывавшегося на девушку, заставило Энн нарочито сурово обойтись с разбушевавшимся Беном: ревущего во все горло, его уложили спать…
Провожать гостей пошли втроем: Брюс, Пэгги и Энн. Помахали последней отъехавшей машине и направились к дому. Энн заспешила помочь по хозяйству Джесси, а Брюс и Пэгги решили прогуляться.
Аллея сада привычно привела их к скамейке у дуба. Стоял тихий вечер, на небе теплились звезды. Брюс обнял жену за плечи, ласково притянул к себе, она осторожно отстранилась.
— Что с тобой? — удивился он. — Я чувствую, ты не в духе. С чего вдруг?
— Знаешь, — чуть помолчав, задумчиво сказала Пэгги, — по-моему, мы эгоисты, во всяком случае, я.
— Почему?..
— А ты заметил, как наша Энн кокетничала с юношей?
— Да, кокетство у нее в подкорке сидит, — рассмеялся Брюс. — Она и платья выбирает умопомрачительные, даже если идет с Беном на качели.
— Напрасно иронизируешь! Молодая кровь играет, а ей не перед кем и покрасоваться. Подумай, кто у нас бывает! Старики, да и те редко. Живем затворниками. Она занимается Беном…
— По-моему, не жалуется.
— Вот я и говорю, что мы эгоисты. Удобно устроились. Утром я за рукописями — она с мальчиком. После обеда — то же самое.
— Дорогая, начинаю жалеть, что подарил тебе машинку.
— Не в том дело. Я должна поменять свою жизнь! Утром и днем я буду сама заниматься сыном. И не спорь, пожалуйста, я давно здорова. А писать придется ночами.
— Нет уж, — запротестовал Брюс. — Ночи мои! И я не намерен пропустить хотя бы одну.
Он схватил Пэгги и на руках отнес домой, в спальню. Сам раздел, не дав возможности прикрыть наготу кружевной рубашкой. Пэгги стыдливо попыталась натянуть простыню.
— Ты хотя бы свет погаси, — взмолилась она.
— Ни за что! Ты сама не знаешь, как прекрасна, — жарко прошептал Брюс.
— Не преувеличивай, я в последнее время ужасно раздалась.
— Ты стала настоящей женщиной! С животом, бедрами, налитой грудью. Боже, как я люблю каждую твою клеточку! Твой рот, золотой треугольник между ног… Молчи, он не рыжий, а золотой…
Его губы касались самых интимных чувствительных мест, заставляя всю ее трепетать, зубы слегка покусывали вдруг напрягшиеся, затвердевшие соски, пальцы ласкали ягодицы… Он не спешил, подстерегая разгоравшееся в ней нетерпение. И только в момент, когда дрожь истомы охватила Пэгги, Брюс, застонав, обрушился на нее, превратил их тела в единое целое. Грудь к груди, живот к животу, плоть к плоти.
