У нас в отряде три бригады: 49-я, 50-я, 51-я. 49-я, в ней состоят мои хлебники Карлаш и Ярош, стоит у самой ограды локалки, выходящей на Via Dolorosa. Их выкликают первыми. Офицер достает карточки из такого как бы портмоне и монотонно выкликает осужденных. Назвали твою фамилию: «Иванов!», ты говоришь: «Иван Иванович» и делаешь несколько шагов вперед и становишься в произвольном порядке в шеренгу по пять человек. Когда вся бригада названа, офицер достает карточки другой бригады и передвигается к ней, выкликают их. Если осужденный дежурил ночью и спит, бригадир или завхоз сообщает офицеру. Козел с прялкой делает на ней записи. Когда проверка отряда заканчивается, либо завхоз, а чаще Али-Паша или Солдатов объявляет: «Отряду сделать четыре шага назад!» Бригады сдвигаются, занимают изначальную позицию и замирают. Пока не обойдут проверяющие всю колонию и пока у них не сойдется цифра человекопоголовья, все мы стоим. Более всего у зэков загорают уши. Верхняя часть ушей выглядит копченой. У нас копченые уши, вот что. У кого еще копченые уши? У пастухов заволжских степей, может быть. А три проверки — это три большие изнурительные молитвы.
XXX
Судья появился в колонии не через пять дней, как обещал, а появился, когда я уже и перестал его ждать. Таким образом, я уже объективно не ждал судью. Однако разведка донесла мне все-таки о прибытии судьи за два дня до его появления. Правда, разведка (в данном случае всюду ходящий дядя Толя) не знала, по какому случаю совершит к нам свой неурочный визит судья города Энгельса. Я же, получив сведения о прибытии, тотчас понял, что судья едет по мою душу.
За день до судьи приехал и встретился со мной в кабинете оперативника Никонова мой защитник — адвокат Беляк. Свидание происходило так: за столом спиной к солнечному окну сидел оперативник. Рядом со столом в полумраке сидел Беляк. Ну и я сел у этого же стола лицом к Беляку. За спиной Никонова дрожала в желтом мареве наша Via Dolorosa.
— Завтра, Эдуард, состоится выездное внеочередное заседание суда здесь, в колонии. На котором будет принято решение по твоему делу.
— Угу, отлично, — сказал я.
— Мы надеемся, что решение будет позитивным, — сказал Беляк.
Он был загорелый, но не такой загорелый, как мое лицо, как мои копченые уши. Он, возможно, съездил в Подмосковье на несколько дней. Обычно Беляк отдыхает в Таиланде месяц и появляется оттуда бронзовый, как статуя Будды. Беляк попросил у Никонова разрешения накормить меня шоколадом.
Никонов взял плитку «Алёнушки», развернул фольгу, посмотрел на плитку и подвинул к Беляку.
— Только пусть ест здесь. Всю.
«Алёнушка» — шоколад, в значительной степени смешанный с молоком. На воле я такого не покупал. Я люблю черный шоколад. Тут я сладострастно впился в плитку. Подумав, что не смогу принести часть шоколада ребятам-хлебникам Юрке и Мишке. Но был уверен, что они меня простят. Никонов и так сделал добрый жест, по правилам в колонию допускаются лишь передачи, никаких кормлений адвокатами. Хотел Беляк передать мне шоколад — должен был сдать его в обычном порядке в пункте приема передач.
Мы поговорили немного. Беляк наставил меня, что я должен буду говорить судье. Самая крупная проблема проистекала оттого, что на суде я свою вину не признал. А для того чтобы уйти условно-досрочно из колонии, я должен был свою вину признать, осознать и сделать многие шаги к перевоспитанию себя, и чтоб мое перевоспитание было хорошо видимо администрации колонии. Однако я не мог признать свою вину по моральным соображениям. И потому что дорожу своей репутацией сильного человека. Обо мне стали бы говорить, что я сломался, что меня сломали. СМИ радостно подхватили бы эту версию. После короткой, не очень оживленной дискуссии с Беляком мы сошлись на том, что я задержу внимание судьи на факте неоспаривания мной приговора. Я принял приговор, то есть наказание, так как не обжаловал его, Ваша Честь. Так я буду говорить завтра. Действительно, de facto так и получалось. Нужно увести судью от факта непризнания мной вины к факту необжалования наказания.
— А как они тебя нашли? — поинтересовался я. — Твой адрес и телефоны остались у меня в черной сумке в тюрьме. Я просил передать сумку адвокатам…
— Через Мишина вышли на меня. И сумку твою он получил из тюрьмы.
— Все там на месте?
— Хм… господа, — прервал нас Никонов, — говорите так, чтобы мне все было понятно.
— Конечно, майор, конечно… — заверил его Беляк. И мы опять заговорили о судье. — Прокурор будет задавать тебе вопросы, ну, ты знаешь об этом? — напомнил Беляк.
— Ну, да, понятно. Они не хотят, чтобы я вышел.
— Ничего-ничего, все идет как надо… — сказал Беляк. — Все, конечно, может случиться…
Короче, Беляк вел обычный talk опытного адвоката. С одной стороны, все будет хорошо, отлично, заебись все будет, а с другой — все может случиться…
Через полчаса я сидел в клубе рядом с Юркой, делал вид, что слушаю его рассказ о его «жене», но украдкой взглядывал на девочку с зелеными волосами. Она сделалась печальной, была взволнована и волновала меня. Очень возможно, о мой Демон, мне придется покинуть тебя, уйти туда, откуда я пришел, а ты останешься здесь среди грубых людей, не замечающих твоего очарования…
На следующий день к 11 часам Антон привел меня к посту №1. Небо над нами висело синее и пронзительное. Из такого неба должен выкатываться сияющий шар и, распускаясь лепестками, осторожно опускать к нам экзотического какого-нибудь Бога. Кришну там, Шиву, ну, во всяком случае, ослепительного и страшного кого-то. А мы пришли к посту, и beau garçon удивленно спросил, куда мы направляемся.
— К Хозяину, — сказал Антон, высокомерно поглядев на beau garçon'а.
— Так Хозяина нет в колонии.
— Значит, в кабинет к Хозяину.
— А! — озарило наконец красавца. — Там уже телевизионщики, журналистов нагнали. Это что, из-за него? — Beau garçon счел необходимым не общаться со мной напрямую.
— Ну! — ответил ему Антон междометием.
И мы пошли в административное здание, и я опять бросил свое кепи туда, куда обычно, на пол второго этажа. И там у входа в коридор Антон оставил меня моей судьбе.
Сразу появились все действующие лица. И адвокат Беляк, и молодой адвокат Мишин, и неизвестный мне майор, и несколько телекамер. Кто из них раньше, кто из них позже и в какой последовательности появились, я не разобрался. Было видно, что все они волнуются. Беляк сжимал свои руки! О эти руки Беляка! Я помню, как 15 апреля (Беляк стоял спиной ко мне у нашей клетки, судья зачитывал нам приговор и начал с меня) ногти нескольких пальцев адвоката Беляка вонзились в его ладонь. И стояли там, глубоко погрузившись в синие ямы. По мере того как судья снимал с нас обвинения, ногти подымались из мякоти ладони. И когда судья дал мне всего четыре года, оправдав по трем статьям, кисти рук Беляка уравнялись в правах и благодушно хлопали друг друга и поглаживали, успокаиваясь. И вот теперь опять он сжимает руки. Я встал в коридоре и говорил с адвокатами. Но положение мое уже было иное, чем во все другие мои появления здесь. Я не стоял навытяжку спиной к стене. Я обнаружил, что стою в вольной позе — одна рука оперлась о стену, другая искала карман брюк. Я вовремя одумался и опустил руки.
